И довольно быстро стало ясно, что преуспеют, конечно же, не те, кто приехал ради свободы слова, а приехавшие ради свободного рынка.
Для свободы слова по меньшей мере необходимо это слово знать, причем на языке той страны, где живешь. А для рыночных отношений достаточно было создать свой собственный волапюк, англо-русский суржик.
За стиль и язык этой эмиграции, третьей волны, в ответе Ильф и Петров, а также Бабель. Это их воображаемую Одессу в те годы имитировали и строили на Брайтоне. Они дали бандитам и будущим олигархам основополагающий миф, язык и прообразы поведения. И конечно, Аксенов. Скорее всего, это произошло потому, что Аксенов так досконально знал и понимал стиляг и фарцовщиков шестидесятых и семидесятых годов. А ведь именно эти люди процветают – и в эмиграции, и в метрополии. Так что естественны совпадения языка и реалий.
Я презирала их косноязычный диалект, и это было глупостью: именно этот диалект и стал предтечей новорусского, на котором теперь говорят все.
В свободное время соотечественники общались между собой. Ели то, что в прежней жизни было праздничной едой, едой для начальства: твердокопченую колбасу, семгу, шашлыки, огромных размеров торты. Пили тоже прежде недоступное: виски, джин, французский коньяк. Ругали Америку. А ассимиляция, говорили они, – какого черта нам с ними ассимилироваться? Тут же никакой культуры нет. Дикая страна.
Интересно, что ругать страну, в которой ты по воле судеб родился, считается неприлично. А страну, которую выбрал сам, в сознательном возрасте, поносить и презирать можно. Почему? Не доказывает ли это твой собственный идиотизм?
От соотечественников в первые месяцы и даже годы мне хотелось держаться подальше. Тот заложник, который рядом сидел на цепи, – его иногда ненавидишь больше, чем бывших своих тюремщиков. Бежишь от него, от объединяющих вас воспоминаний: нет, ты слишком похож на меня, если я смирюсь с тобой, то смирюсь с тем, что из нас сделали.
Зная довольно прилично английский, я рвалась общаться с местными жителями. Однако те местные жители, которые мне были близки по возрасту и уровню образования, уже давно достигли полагавшегося им уровня благополучия и не имели ни малейшего понятия о том, как приспосабливаются в их стране, где снимают жилье, чем кормятся люди неимущие, оказавшиеся в чужой цивилизации. Ничему практическому у них научиться нельзя было. Честно говоря, им даже страшновато было приезжать в те места, где я жила.
Они говорили: «О, о! Какой вы отважный человек! Не представляем, как можно вот так начинать с нуля, мы бы не смогли…»