Заведующая, она же хозяйка елочного развала, дала мне какую-то бумажку с каракульками, и я понеслась обратно в подвал.
– Ах! – сказали дружинники, совершенно не ожидавшие такого поворота и угнетенные моей настырностью. – Ах, девушка… Да нет уже вашей елочки. Она куда-то… Мы ее сдали. Мы ее на склад… А вот мы вам другую дадим! Выбирайте любую, вот эти только что принесли…
Это, значит, и у них в подвале зарождался частный бизнес. Мою елку уже утилизировали, а мне предложили в их малине из свеженаграбленного выбирать.
Тут бы хотелось сказать, что я отвергла их гнусное предложение и продолжала бороться за правду. Но нет: ноги уж очень промокли. Я взяла одну из комсомольских елок и потащила ее домой, размышляя о дальнейшей судьбе своего шестимесячного: стоит ли ему дать еще немного подрасти там, где он родился? Или следует подавать на выезд немедленно? Потому что сколько можно рисковать его безопасностью?
Ведь избиение младенцев происходило в той стране и в дореволюционные религиозные времена, и в последовавший период атеизма. Да вот и теперь, когда все снова-здорово уверовали.
И никто никогда не поклонялся беспомощному младенцу в темном хлеву, поклоняются служителям культа, грозным и внушительным, поклоняются золоченым дворцам, где за взятки все грехи отпускают.
Никто не задумывается над всей этой историей с младенцем. На рожениц в родовых муках принято рычать:
– Не ори! С мужиком тебе, такая ты разэтакая, нравилось? А рожать ты, такая-разэтакая, не хочешь? Ничего, потерпишь!
Как будто и не слышали никогда, что все дети от Бога. За девять-то месяцев всякое зачатие становится совершенно непорочным.
– Какая хорошая елочка! – удивлялись прохожие. – Где брали?
– В штабе народной дружины! Подарок от комсомольцев! – бойко отвечала я, вызывая у прохожих ненависть.
Оставалось всего несколько дней до конца семьдесят шестого года. Следующий год, семьдесят седьмой, мы с младенцем провели в сборах и в дороге.
А семьдесят восьмой встречали уже в Нью-Йорке.
Я принесла с улицы елочку. Их у нас после Рождества безжалостно выкидывают. За всю свою эмигрантскую жизнь я новогодней елки так ни разу и не купила, но всегда находила себе свежайшую на тротуаре, иногда с чужой канителью. А елочные игрушки прибыли малой скоростью вместе с книгами. И те, которые мы клеили когда-то своими руками, вырезая из альманаха «Круглый год», и сверкающие серебряными бусинками люстрочка и велосипедик, привезенные моим дядей из оккупированной Германии, куда он ездил реквизировать химическую промышленность, и уродливые игрушки из штампованной пластмассы, купленные мне в утешение во время кори.