Пока мы стояли с ним так и под захлёбывающийся говор дождя вели свой разговор, мы не заметили, что в том же пролёте арки, за спиной у нас, собрались другие солдаты, так же, как и мы, прячущиеся от дождя. Они где-то задержались и успели промокнуть. Все были без оружия, в обмотках и в выгоревших, выцветших пилотках. Но все с веточками сирени в руках. Свежей, только что наломанной…
В том году в Берлине было много сирени. Она заполнила собой все дворы, все скверы, лезла из-под развалин. Из-под наваленных и навороченных на неё плит. Она была сочная, плотная. И запах, который шёл от неё, был столь сильным, что он заглушил все прочие запахи. Запахи гари и разложения…
Удивительная была весна и удивительная была сирень!..
И мы, грубые солдаты, мужчины, обстрелянные люди, — казалось, что мы в этом понимали! — ходили взволнованные по городу, и в руках у нас была сирень. И пахла она тем сильнее, памятнее, что ещё не выветрились на улицах запахи пороха и дыма…
И мы все были пьяны… От весны, от сирени.
Дождь тем временем перестал… Солдаты с веточками сирени в руках ушли, как только увидели, что он стихает.
Вода, хлеставшая потоком, быстро сошла. Опять выглянуло солнце.
2
Кирилл Егорович ведёт меня по широкой, прямой улице. Это вот и есть Унтер-ден-Линден.
Я впервые здесь, за Бранденбургскими воротами. Здесь держались до последнего последние из гитлеровцев, отсюда — из-за Бранденбургских ворот — отстреливались они, когда уже взят был рейхстаг.
Конечно, мне повезло, что я встретил здесь этого солдата. Он охотно, даже покровительственно рассказывает мне обо всём. Признаться, без него мне было бы трудно. Ведь теперь, после боёв, чужой, разрушенный, мирный Берлин стал как бы ещё непонятней. Не сразу разберёшь, где тут что надо искать… В бою даже яснее. Есть участок полка или батальона — вот и пробирайся от одного известного тебе пункта до другого. Район Вайсензее и Моабита, в котором мы действовали, был уже в какой-то мере нами изучен. Настолько хотя бы, что мы могли в нём ориентироваться. Но теперь бои закончились. Сдались самые последние, в одиночку сопротивлявшиеся автоматчики. Можно идти, куда хочешь, свободно. И тут-то мы почувствовали, какое непростое это дело, ходить по громадному, везде одинаково разрушенному городу. Блуждать по нему, когда у тебя нет ни плана, ни карты, когда не знаешь ни основных магистралей, ни принципов планировки… Одним словом — я именно это хочу сказать, — под пулями и снарядами ориентироваться было легче, чем теперь, когда стало тихо.
Вот почему я так уверенно шёл с Кириллом Егоровичем, так обрадовался встрече с ним: он здесь бывал, он знает…