«Царь» первым делом отправился к гробу Ивана Грозного и погрузился в громкие рыдания. Через некоторое время привезли «мать» – инокиню Марфу (Нагую): сцена с рыданиями повторилась снова. Были возвращены практически все опальные семейства, пострадавшие во время годуновского правления.
Особенно трепетное отношение псевдоРюрикович продемонстрировал к семейству Романовых. Филарет (в миру Федор Романов) из простого монаха был возведен в сан Ростовского митрополита, а его 12-летний сын Михаил (будущий царь) – получил чин стольника при дворе Лжедмитрия, что явилось беспрецедентным для того времени. Кроме того, умерших в ходе гонений романовских родственников перевезли в столицу и с почестями перезахоронили.
Придворное духовенство во главе с патриархом Игнатием оглашало похвальные слова венценосному, предрекая тому блистательное будущее. Сообщали, как о спасении «Иоаннова» сына вместе с Москвой ликует и Палестина, где три лампады денно и нощно пылают над гробом Христовым во имя царя Дмитрия.
Затем пришел черед венчания на царство. На самозванца традиционные шапку Мономаха и бармы в Успенском соборе возложил патриарх Игнатий, затем он же возложил на него австрийскую корону, вручил скипетр и державу. И наконец, в Архангельском соборе в приделе Иоанна Лествичника возле гробов Ивана Грозного и Фёдора Ивановича вновь возложил на самозванца «царский венец», одну из царских корон – шапку Казанскую.
После венчания новый царь стал проявлять свою пропольскую сущность. Решил переименовать Боярскую думу в Сенат, выступая перед боярами, рассказывал о жизни в польских краях, да и в личном плане, – в одежде, в прическе и т. д., – подражал ляхам. Иными словами, «монаршие» склонности не могли не вызвать у людей удивления, перераставшего в более сильные эмоции. Этому способствовало и поселение иезуитов прямо в Кремле с позволением служить латинскую обедню.
В то же время Лжедмитрий иронизировал над московскими обычаями, высмеивал местные суеверия, не хотел креститься перед иконами, не велел благословлять трапезы. Государственные заботы не составляли главного занятия нового царя. Его подлинное credo заключалось в беспрестанных гуляниях: большая часть времени протекала в увеселительных забавах, из-за чего всякий день при дворе казался праздником.
Очутившись в такой обстановке, Лжедмитрий серьезно переменился, уверовав в свое божественное предназначение. Это быстро проявилось в забвении тех обещаний, кои он обильно раздавал полякам в Кракове. Изменившийся настрой нового самодержца сполна ощутили иезуиты.