Пройдя Доннипмун — ворота Независимости, мы прошли через перекресток перед Содэмун — Западными воротами. За исключением домов вдоль главной улицы, практически не осталось уцелевших зданий. Прошлогодняя летняя война стерла район, по которому мы проходили, превратив его в руины, напоминавшие древние развалины. Осталось лишь беззвездное ночное небо, и под ним фантастической черной линией вился наш маленький отряд. Когда я вдруг поняла, что мы еще не дошли до моста Ёмчонгё, мы повернули направо. Я помнила, что недалеко от этого места должна была стоять фабрика «Ёмчон», здания которой были построены из красных кирпичей, но сейчас от них не осталось даже фундамента. Повсюду были навалены груды обломков. Все вокруг было усеяно кусками красного кирпича, идти было трудно. Мы шли по этим острым кускам кирпичей, стараясь держать равновесие, не упал на бок или на спину, и при этом ухитрялись не отпускать друг друга. Вокруг было так темно, что я не имела ни малейшего представления о том, куда мы шли. В это время спереди донесся чей-то голос. Нас попросили внимательно смотреть под ноги. Вскоре передо мной появилась лестница, ведущая под землю. «Видимо, это вход в ад», — подумала я. Шагать по лестнице было намного приятнее, чем по грудам кирпичей. Спустившись, мы попали в проход, по которому пришлось сделать два поворота, прежде чем мы добрались до закутка, огороженного раздвижной ширмой. Когда она тихо отошла, показался коридор, освещенный тусклым светом. Коридор уходил вниз под прямым углом, в его конце виднелась дверь, из щелей в которой просачивался свет. Когда мы, толкнув дверь, вошли, перед нами внезапно открылось ярко освещенное помещение. Свет был настолько яркий, что, казалось, можно было ослепнуть. Я не могла поверить своим глазам.
Это был подвал размером с лекционный зал университета. Там уже находилось много людей, но, чтобы заполнить помещение, их все равно было недостаточно. Все они были в военной форме, за исключением гражданских, усевшихся на соломенные циновки, расстеленные перед сценой. Мы тоже уселись на циновке. Солдаты и офицеры армии северян сидели сзади, образовав несколько рядов, но конюх Шин не пошел к ним, а сел вместе с нами.
Свет, который после долгой ходьбы в темноте буквально ослепил нас, давали стоявшие на сцене в метре друг от друга шахтерские лампы, окружавшие сцену. Лампы использовали в качестве топлива карбид, а не электричество. На сцене было светло как днем, но на зрительских местах, за исключением первых рядов, было довольно темно.
В нашей группе, усевшейся по несколько человек на относительно хорошо освещенной соломенной циновке, незнакомым человеком для всех, кроме меня, была лишь олькхе. Я представила ее. Конюх Шин, вежливо обратившись к ней, спросил о состоянии здоровья брата. Это поразило меня — выходило, что с нашей первой встречи он не забыл о том, что мой брат болеет туберкулезом. Более того, он спрашивал о его нынешнем состоянии здоровья с выражением беспокойства на лице и сказал, что попробует достать хорошее лекарство. Пока олькхе, хлопая глазами, поддакивала, я, разволновавшись, неизвестно почему разозлилась на нее. Но хотя она, по природе своей не умея хитрить, иногда говорила слова, которые были мне не по душе, к счастью, она не дала мне повода подозревать ее в заигрывании с Шином.