Честно говоря, это был примитивный детский танец, который не хотелось смотреть до конца. Мне казалось, что меня стошнит. Было такое ощущение, словно я смотрела на чрезмерно усердного коммуниста, раздевшегося перед людьми, без какого-либо скрытого в его поступке смысла. Когда обнаженный человек на сцене не стыдится своей наготы, должен отвернуться хотя бы зритель.
Когда закончился танец, мы вышли на улицу и снова выстроились гуськом, чтобы вернуться домой. Конечно, мне было неудобно перед олькхе, но я не могла выразить этого словами. Мне было невыносимо грустно.
Время близилось к полуночи, я была выжата как лимон, но сон, кажется, не собирался приходить. Я дрожала, лежа под одеялом, охваченная отчаянием, гневом и страхом. Действительно, эта власть была страшной. Причина, заставлявшая меня дрожать от страха, была даже не в режиме диктатуры или необычайно сильной армии северян. Я боялась, потому что не понимала, как они могли так мастерски притворяться равнодушными. Как они могли забыть о вечной истине, что человек может жить, только пока он ест? Как же они могли не быть страшными, когда вместо еды принуждали наслаждаться «искусством» людей, находившихся на пороге голодной смерти? Даже если бы они предложили яд, их поступок не был бы так ужасен. По крайней мере, это было бы последним угощением, признанием тебя человеком. Даже убийство подразумевает контакт между людьми. Но в новом мире люди не понимали друг друга. Как так случилось, что в этом ужасном мире наша семья оказалась в столь бедственном положении, не имея возможности вырваться из его оков?
В тот день олькхе произвела хорошее впечатление на конюха Шина. Он несколько раз сказал мне, что, когда увидел товарища Пака, то есть олькхе, она напомнила ему сестру, оставшуюся в его родных местах. По моим предположениям, он был старше олькхе, но собирался вести себя с ней как младший брат. Я не знала, что и думать. Это был мир, в котором каждому было необходимо утешение. Сестра с родины… Для Шина, который не мог увидеть ни родину, ни сестру, это были красивые слова, вызывающие тоску.
До этого момента я собиралась великодушно принимать Шина, но несколько дней спустя он внезапно пришел к нам домой с бутылкой лекарства, говоря, что оно хорошо помогает от туберкулеза. Он сказал, что с трудом достал его, но было очевидно, что он нашел его, обшарив пустой дом или аптеку. Это было новейшее лекарство, произведенное не в СССР или КНДР, а в США. Шин, ведя себя словно член семьи, сказал, что хотел бы поздороваться с братом. Почему-то мне не хотелось его впускать, но отказать ему было бы грубостью. Он вошел в комнату. Скулы на лице брата резко выступали, но это было к лучшему, он ведь должен был выглядеть как больной туберкулезом. Конюх Шин с выражением беспокойства на лице вежливо справился о состоянии здоровья брата, подробно рассказал о том, как следует принимать лекарство. Он сказал, что, поскольку побочным эффектом лекарства могут стать проблемы с желудком, он попробует достать лекарство и от желудка. У изголовья брата лежали мазь, марля и дезинфицирующее средство, которые никак не подходили для лечения туберкулеза. Я почувствовала, как обращенный в их сторону взгляд Шина на мгновенье вспыхнул, словно он о чем-то догадался. Зловещее предчувствие, будто первые вестники простуды, пробежало холодком по позвоночнику. Я сжалась от страха.