— Вы что, даже увидев, как я хожу, не можете поверить, что все зажило? — В его голосе звучала легкая обида. — Рана затянулась почти без следа.
— Я не знала, что так быстро заживет, — сказала олькхе. — Для этого нужно было хорошо питаться, но вы ведь не то что витаминов, вы и супа-то мясного не ели.
— Я тоже думала, — вмешалась в разговор мать, — что рана быстро не заживет, но, делая дезинфекцию, я стала не так часто менять марлевую повязку, вот она и зажила. Подумай, как может зажить рана, если в нее все время совать эту проклятую затычку?
Мать, говоря так, словно рана брата медленно заживала по вине олькхе, привела ее в смущение. В это время брат, завернув штанину, оголил икру. Хотя рана действительно зажила полностью, она по-прежнему внушала мне ужас и отвращение. Возможно, оттого, что икра ноги, словно вяленый минтай, сильно высохла, темно-синий след гнойника выглядел особенно большим и отвратительным.
Что бы там мать ни говорила о своих заслугах во врачевании, я ей не верила. Новая плоть, наверное, росла, впитывая в себя черноту раны, похожую на ту кромешную тьму, что окружала нас в холодной и тревожной дороге на север. Как же можно забыть ту темноту, тот холод, то одиночество? Все это, скрутившись в спираль, превратившись в темную рану, гораздо более отвратительную, чем рана брата, находилось глубоко в моей душе. Однако мать ни словом не обмолвилась о том, что мы вытерпели и перенесли, она восхваляла только себя:
— А что я говорила? Я же говорила — не переходить реку Имчжинган. Благодаря моему совету вы и смогли благополучно вернуться домой.
Олькхе, не вставая с постели, спросила брата:
— Можете ли вы теперь спокойно спать, не принимая снотворного?
Но не успел он и рта открыть, как за него ответила мать:
— Конечно, он спит хорошо. Ты знаешь, сколько времени прошло с тех пор, как снотворное закончилось? Спать-то он спит, но меня беспокоит, что он вечно в испарине. Иногда он утром выглядит так, словно спал в воде.
Слушая мать, я больше беспокоилась не о здоровье брата, а о том, что она снова заставила переживать олькхе. Я подумала, что чудом будет, если я смогу вытерпеть мать хотя бы до завтрашнего дня. Чувствуя дыхание каждого члена семьи, я, кажется, уснула самой первой. Тяжелое дыхание племянников, прерывистое дыхание матери, напоминавшее звуки «фу-фу», когда разжигают огонь в печке, жалобные стоны брата, словно доносящие издалека, иногда прерываемые храпом, — все эти звуки утомляли, когда звучали вместе. Но когда я слышала их, мне казалось, что каждый член семьи, во всех своих проявлениях, о которых я так тосковала, сейчас предстал передо мной в виде звуков и запахов тел.