С приближением осени оба забеспокоились и стали советоваться, как быть дальше.
— Что будем делать, Махмутка? Здесь нам не перезимовать, надо искать местечко посытнее и потеплее. Давай будем манатки собирать.
— Да, брат, на зиму нам здесь оставаться нельзя, — согласился башкир.
— Давай-ка двинемся к Усольску, а там видно будет.
— Давай, — снова сговорчиво согласился башкир.
— А с этой что делать будем?
— А чего с ней делать? Не таскать же ее с собой. Привыкла она в лесу жить, пусть и дальше живет, как лесная ведьма.
— Ха-ха-ха… Лесная ведьма. Ведьмаха!
— Слушай, — башкир посмотрел на забившуюся в угол Хадию. — А ведь у ведьмахи, кажись, живот пухнет. Или мне кажется?
— Может, и пухнет. От тебя, наверное?
— А может, от тебя?
— Может, и от меня, какая разница? Нам-то с тобой детей не крестить…
Мерзавцы! Других чувств по отношению к ним Хадия не испытывала. А сама в который раз за последние два месяца прислушалась к себе, чувствуя в своем чреве новую, зарождающуюся жизнь. И Хадия все же решила отбросить мысли о смерти. Именно из-за будущего ребенка, перед которым, еще не родившимся, она испытывала ответственность. Он же ни в чем не провинился перед Всевышним. Она, Хадия, родит, как-нибудь выкормит и воспитает дите. Лишь бы эти два ублюдка скорее ушли с хутора.
А мерзавцы и в самом деле собрались уходить. Хадия только одного опасалась, — как бы они не наткнулись на припасы в погребе, сделанном в свое время отцом. Ведь если найдут, то еще очень долго отсюда не уйдут. Ах, отец, родная душа… Неужто предвидел, что дочь попадет в беду и что только его забота станет для нее спасением?..
— Надо бы нам любым способом изловить того рыжего жеребца, Махмутка, — сказал русский однажды вечером, когда они сидели за ужином при свете лампы. — Башкиры не хуже цыган разбираются в лошадях. Давай, приведи мне этого рыжего.
Башкир, раздирая крепкими зубами кусок парного мяса, покивал головой:
— Да, силен конь, и в пути бы он нам пригодился. Но ведь чистый черт! Не дастся он… И потом, брат, с какой стати я должен оседлать коня и привести тебе? Я его укрощу, я верхом и поеду. А тебе шиш, пешком пойдешь!
— Это мне шиш? — вызверился русский, наливаясь кровью. — Может, тебе шиш!
Вскочив с места, он вцепился в горло спутника, и оба покатились по полу, рыча и брызжа слюной. Бывало, они и прежде ссорились, видно, порядком поднадоев друг другу за месяцы скитаний, но такой жестокой, звериной драки Хадия между ними еще не видела. Сжав руки в кулачки, девушка забилась в угол и со страхом, перемешанным со злорадством, наблюдала за дерущимися. Хоть бы они убили друг друга! Тем временем русский исхитрился сесть башкиру на живот, схватил его за волосы и стал с силой бить головой об пол. Бил и рычал, как зверь, явно норовя забить до смерти. Башкир лихорадочно шарил руками, пытаясь нащупать упавший во время драки из-за голенища сапога большой нож, с которым никогда не расставался. Наконец ему это удалось, и длинное лезвие по самую рукоять вошло в шею русского. Тот захрипел, харкая кровью, разжал руки, пытаясь вырвать нож из горла, но силы изменили ему. Взревев напоследок, русский дернулся всем телом и рухнул на пол. Башкир поднялся, вырвал нож из горла мертвого, и кровь алым фонтаном взметнулась почти до потолка. По дому потек тошнотворный запах крови и смерти, дышать стало невозможно. Встряхнувшись, башкир, пошатываясь, побрел к двери, велев на ходу: