Сеид Кулшариф с ближайшим своим окружением заперся в мечети. Воспользовались его убежищем и некоторые не успевшие скрыться мурзы, беки и даже воины. Они все еще не думали сдаваться, метали с минарета в русских камни, поражали их через окна оставленными на черный день стрелами. Где Ядкар-хан, жив он или пожертвовал жизнью во славу казанского трона — не знали и в мечети.
Рядом с мечетью стояло небольшое служебное строение. В нем воины из полка Полоцкого наткнулись на сидевшего на земляном полу, вроде бы свихнувшегося человека. Странно вел он себя: то что-то выкрикивал, как бы кого-то проклинал, то бил себя кулаком по лбу, то посыпал голову сгребенным меж ног в кучку грязным песком, то принимался рвать реденькие свои волосы. Был он к тому же до смешного толст — как говорится, поперек себя шире. Но воины потоптались около него, сдерживая смех, — грех смеяться над несчастным, — и уже собрались было, махнув рукой, уйти, как вдруг странный человек, обратясь лицом к ним, что-то сказал. Среди воинов был чуваш, немного понимавший и татарскую, и русскую речь. Он перевел:
— Этот человек сказал: «Стойте!»
Воины остановились. А странный человек, понизив голос, проговорил:
— Отведите меня живым-здоровым к царю Ивану, получите за это от него большой подарок…
Чуваш передал смысл его слов.
— Что-что? Подарок? — удивился один из воинов. — За этого тронутого? Ох, умру!..
— Нужен ты царю, как же! — сказал другой. — Прямо заждался он тебя.
— Видать, крепко досталось бедняге, — пожалел «тронутого» третий. — Не забудет теперь царя Ивана.
— Не перед царем, а перед богом собирается он предстать, — сказал воин со знаком десятника. — Не видите разве, какие у него глаза? Пошли!..
Но не успели они выйти — «тронутый» повторил:
— Стойте! Доставьте меня к царю Ивану! Я правду говорю: он наградит вас. Я — казанский хан! Ядкар-хан! Понимаете?
Пока воины переглядывались, не зная, верить или не верить услышанному, дверь распахнулась, в строение влетел парень нерусского обдирания и, торжествующе вскрикнув, кинулся с боевой дубинкой в руке на хана.
Его перехватили. Парень, пытаясь вырваться, забился в руках воинов.
Это был Ташбай. В нем клокотала ярость, зародившаяся в далекой долине Кугидели и копившаяся потом — в ногайской степи, на невольничьей тропе, по которой гнали его в Астрахань, и на пути сюда, в Казань. Но не о тех путях-дорогах вспомнил он, когда увидел злодея, обрекшего его с ровесниками на муки, — вспышка в памяти осветила покачивающееся под перекладиной виселицы тело Аккусюка, и словно бы шевельнулись мертвые губы Аккусюка: «Расшиби этому гаду голову!» Не смог Ташбай выполнить просьбу товарища.