Но разгоряченный народ не слышал его или не хотел слышать. Все были охвачены неистовым желанием бить, ломать, крушить.
Хотя племя Мин вело свою историю от воинственного Урдас-бия с Тысячью Колчанов, воевать минцы вообще-то не любили, военные походы тяготили их. Барымту они считали порождением несправедливости, признавая право лишь на карымту.
Тут надо объяснить разницу между барымтой и карымтой. Барымта — поход или набег на другое племя ради легкой добычи. Напавшие, если не получают отпора, отбирают у своих жертв все подчистую, увозят их добро, угоняют скот.
У карымты — иное качество, иная цель: вернуть племени отнятое достояние. Участвующий в карымте чувствует себя правым. «Свое возвращаю», — говорит он и сражается, не жалея сил, не щадя себя ради блага племени. Чувство правоты ведет его к победе.
Это чувство может возникнуть и в том случае, когда не ставится задача вернуть свое добро, то есть когда поход не имеет характера карымты, а предпринимается для отмщения за обиду, за унижение, оскорбленную честь. Но мститель при всей его правоте — разрушитель. Он получает удовлетворение, лишь ломая и круша все, что имеет какое-либо отношение к его обидчику. Его закон: зло за зло!
Канлияцы, как только с ханскими армиями было покончено, тут же утихомирились. А минцы продолжали буйствовать. Когда Канзафара нашли живым-здоровым, его соплеменники не успокоились, напротив, кинулись громить все вокруг с еще большей яростью. Пожалели только коней. Едва их вывели из ханской конюшни — загорелась и она.
К следующему утру ханский дворец, гордо высившийся на макушке Лысой горы, превратился в груду закопченных камней.
Около ста лет простояла Имянкала как знак могущества ногайских мурз, знак их рассчитанной на веки вечные власти над племенами Мин, Юрматы, Танып, Кудей и другими окрестными башкирскими племенами помельче. Около ста лет копилась, передаваясь от поколения поколению, ненависть к угнетателям. И вот она прорвала запруды. Имянкала перестала существовать. Ногайская орда навсегда потеряла одно из своих ханств.
Появлению племени Канлы в этих краях в какой-то мере поспособствовал тот же Ташбай.
Получив возможность вернуться в родные места, он вышел из Казани через Арские ворота и растерялся. В какую сторону идти, чтобы отыскать свое племя? Путь свой в Казань он помнил, но на этом пути было столько поворотов, да и крюк получился такой, что возвращаться по своему следу не имело смысла.
Почему-то он решил, что надо идти на полуденное солнце, шел какое-то время на юг один, потом пристроился к каравану, двигавшемуся в выбранном им направлении. Вести в пути счет дням трудно, сколько дней Ташбай потерял из-за своей ошибки, он и сам не мог бы сказать. Много! Но в конце концов он понял: не туда идет. Хорошо, что у человека есть язык, чтобы спрашивать, а на худой конец — руки, чтобы объясняться жестами.