Под глазами у меня появились огромные мешки. Садясь в машину, я выглядел так, словно вот-вот упаду в обморок.
Мы выехали на автомагистраль М5 и направились к Бристолю. Мама всю дорогу пыталась меня разговорить, но я отделывался односложными ответами и хмыканьем.
Наконец мы добрались до кампуса, столь огромного по сравнению с нашей школой, что это меня напугало. Дорога заняла чуть больше часа, но это время показалось мне вечностью. Как только мы остановились, я выскочил из машины и прислонился к изгороди, за которой на большом поле возле парковки паслись лошади – серая и игреневая (мне всегда нравилось это название – куда красивее, чем «рыжая со светлой гривой и хвостом»). Выглядел я, наверное, ужасно: сгибался от боли, не мог стоять ровно, был бледным как мертвец. Но все же я добрел до приемной и зарегистрировался на собеседование.
Оно проходило в старом здании – наверное, когда-то это была часовня. Высокие витражи, массивные деревянные двери… В таких местах всегда холоднее, чем снаружи, поэтому, чтобы абитуриенты окончательно не продрогли, там включили электрический обогреватель.
Меня вызвали, и я пошел навстречу своей судьбе. Более всего в ту минуту я напоминал современного Квазимодо. Я предчувствовал, что мне вряд ли удастся пройти собеседование с блеском, поэтому совсем не нервничал. Единственное, что меня напрягало, – как бы меня не вырвало прямо на огромный стол из красного дерева, за которым восседала приемная комиссия. Я извинился за свое состояние, объяснил, почему меня так скрючило, и собеседование началось.
Его проводили похожая на сову, серьезная женщина в очках и джентльмен-фермер с крупным дружелюбным лицом и мальчишеской улыбкой. Деталей собеседования я не помню, но осталось в памяти, что мы долго говорили о регби – пожалуй, многовато для серьезного собеседования при поступлении в университет.
Я вышел довольный, что мне удалось не выставить себя полным идиотом. Желудок меня не подвел, и я явно задел струны души джентльмена-фермера, который не скрывал своего удовольствия, беседуя со мной о глостерском клубе регби, а не о ящуре или вспышках бычьего туберкулеза. Обратный путь выдался гораздо тяжелее. Меня тошнило всю дорогу: до сих пор не знаю, было ли это вызвано болезнью или нервным перенапряжением. Дома я лег на диван, включил телевизор и беспокойно задремал.
Окончательно я проснулся только вечером. Я хотел встать с дивана, но сразу же почувствовал острую боль в животе. Ноги меня не слушались, и я рухнул на пол. Я снова попытался подняться. С горем пополам мне удалось забраться на диван. По мобильнику я позвонил отцу – он работал у себя в кабинете наверху, но в таком состоянии я вряд ли докричался бы до него. Отец спустился и, увидев мои мучения, повез меня к врачу.