Мы подъехали к отелю на «роллс-ройсе» Мэнсфилда. Машина была настолько великолепна, что швейцары у входа буквально подпрыгнули на месте и бросились нас встречать. Подчеркнутое внимание, сверкающий мрамор повсюду, вазы, полные необыкновенных цветов, шелковые драпировки — все это оттеснило неприятные воспоминания о моем первом визите в Лондон, когда я чувствовала себя выброшенной на обочину жизни. На этот раз все на самом деле было иначе. И даже если грустные воспоминания и приходили мне в голову, перед глазами у меня стояла длинная вереница наших чемоданов «Луи Витон» — и горький привкус сразу рассеивался.
В Париже мы ели улиток. Тушеную квашеную капусту с листьями розмарина. Спагетти с мидиями и черного кальмара в Риме. Еще больше, чем еда, меня поразили культура и искусство в этих городах. Великолепные архитектурные ансамбли, ошеломительные виды, походы в оперу и в музеи. Однако всякий раз, когда мне встречалось нечто восхитительное, что очаровывало меня, я невольно ловила себя на мысли: «Жаль, что нет Дениса». И гнала тут же эту мысль прочь. В некотором смысле это попахивало предательством, к тому же представлялось совершенно нереальным. Денис сделал свой выбор. Я сделала свой. Мэнсфилд был добрым человеком. Я уважала его и восхищалась им. Конечно, чувство, которое я испытывала к нему, и в сотую долю не могло сравниться с тем, ради которого я глухой дождливой ночью отважилась верхом на лошади лезть на самую макушку горы и едва не погибла. Но тем не менее оно было стабильным, надежным. Он во всем поддерживал меня. Взяв меня за руку, он неустанно целовал, шепча: «Я счастлив, что мы нашли друг друга. Мне не верится, что все это правда».
Правда, как оказалось, Мэнсфилд был просто патологически привязан к матери. Мне было трудно осознать эту близость, да и как я могла — у меня не хватало опыта. Но он очень хотел, чтобы я ей понравилась. Он считал очень важным, чтобы мы поладили.
— Знаешь ли, у нее есть некоторые предрассудки насчет того, что ты из себя представляешь, — осторожно объяснял он.
— Что ты имеешь в виду?
— Африка есть Африка. Когда мы закончим наше путешествие и отправимся домой, мы сможем вести себя как нам заблагорассудится. Но мама и ее друзья… Они не очень современные люди.
Я полагала, он рассуждает о политике, пока не оказалась в руках Элизабет Арден. Мэнсфилд заказал для меня полный набор процедур по «приведению меня в порядок», как он выражался, и буквально втолкнул в дверь салона, не дожидаясь моих протестов. Сам же он отправился на Бонд-стрит и в Хэрродс, пока меня мазали, тыкали и подтягивали так, словно хотели вычистить всю изнанку жизни. Мне чуть не полностью вырвали брови, нарисовав их карандашом. Верхнюю губу и ноги обложили воском, а губы намазали таким ярко-красным цветом, что у меня зарябило в глазах.