Он услышал, как его нелепые, дурацкие слова испаряются в воздухе, и порадовался, что не взял с собой Неда и Дэна. Он почувствовал в груди горячий комок – ярости? Страха?
Надо было взять с собой ружье.
Где-то на дереве завела длинную песню птица, жужжание в траве становилось то громче, то затихало. В костре с мягким звуком рассыпалась на угли палка.
Из того места, где в углях готовилась змея, поднялся вкусный жирный аромат, он окутал его и был ничем не хуже, чем аромат хорошей жирной бараньей отбивной. У него мелькнула мысль, что змея длиной в ярд могла бы стать неплохим обедом.
«Ну что, черные мерзавцы, языки проглотили?» – спросил он. И словно по сигналу они приблизились к нему, этой своей легкой походочкой, с копьями в руках. Один из них – тот самый седобородый, которого он оттолкнул в первый же день, – отделился от группы, подошел к Торнхиллу и положил длинную черную руку ему на плечо. Словно жар от огня, от этого обнаженного человека исходила власть. Изо рта у него потекли слова.
Торнхилл заставил себя очнуться. «Отлично, старый мошенник, – он резко остановил этот лившийся на него поток незнакомой речи. – А теперь слушай». Он наклонился и щепкой начал рисовать в пыли волнистую линию реки и аккуратный квадрат, его собственные сто акров. «Теперь это мое. Мыс Торнхилла».
Старик молча глазел на него.
«А твое все остальное, – громко сказал Торнхилл. – все-все остальное твое, приятель, забирай». Но его слова пролетали мимо старика словно дуновение ветра. Раньше он не замечал, какие чистые у старика белки глаз, и подумал, что, наверное, так кажется оттого, что кожа черная, поэтому и глаза будто светятся изнутри.
Старик шагнул к костру и взял с одной из деревянных тарелок корешок маргариток, шесть или восемь узких клубеньков, болтавшихся на стебле. Он указал на корешки и что-то снова сказал. В конце концов он откусил один корешок. Прожевал, проглотил, кивнул. И хотя слова старика значили для Торнхилла не больше, чем пение птицы, он все понял. Старик оторвал еще один корешок и протянул Торнхиллу. Внутри корешок был полупрозрачный, явно хрустящий, чем-то напоминавший редис.
Но Торнхилл есть это не собирался. «Спасибо, старина, – произнес он шутливым тоном. – Но ешь свою редиску сам, – он снова поглядел на то, что старик протягивал ему на коричнево-розовой ладони: – По мне так это обезьянья еда, приятель, но если тебе нравится…»
Старик начал что-то горячо объяснять в подробностях. Он повернулся, показал на берег реки, потряс связкой корешков. В его голосе теперь слышался вопрос, он повторял какую-то фразу, будто ждал, что они о чем-то договорятся.