«Да, друг, – сказал Торнхилл. – Но Джек – короче, а то у тебя такое прозвище, что рот сломаешь».
В лучах послеполуденного солнца глубоко посаженные глаза Длинного Боба сверкали. Лицо словно захлопнулось, скрывая мысли.
Торнхилл, окруженный сплошь черными телами, кроме его сына, увидел, что кожа у них не совсем черная, как и у него не совсем белая. Это была просто кожа, с такими же порами и волосками, с такими же оттенками разных цветов, что и его кожа. А если видеть кожу только черной, то поразительно, как быстро чернота поглощает все.
«Ты отличный парень, Джек, – сказал Торнхилл, – даже если задница у тебя такая же черная, как дно у чайника». Он услышал, как Дик засмеялся, но тут же подавил смех. «Но все равно мы в конце концов всех вас победим, – ляпнул он, не думая, слова вырвались у него сами собой. – Нас ведь чертовски много».
У него мелькнуло воспоминание о доме Батлера, о кашле и проклятиях дюжин мужчин и женщин, загнанных в маленькое пространство. Он словно слышал грандиозную машинерию Лондона, слышал, как вращаются колеса правосудия, перемалывающие преступников и выплевывающие их сюда, корабль за кораблем, видел, как расползаются они от губернаторской пристани в Сиднее по всей этой земле, и реки, горы, болота могут лишь замедлить их продвижение, но остановить не могут.
От этой мысли он весь как-то помягчел, но и погрустнел. «Нас никто не остановит, – сказал он. – Скоро здесь для вас, бедных черных парней, ничего не останется».
Длинный Джек что-то ответил, произнес несколько слов, и ребятишки снова запрыгали, засмеялись. Торнхилл видел их розовые языки, их сильные белые зубы. Дик тоже засмеялся, но как-то неуверенно, поглядывая то на Джека, то на отца.
Торнхилл тоже заставил себя смеяться, словно услышал самую смешную вещь на свете. Он заметил, что потирает руки, совсем как потирал их священник в церкви Христа, когда чувствовал себя неловко, и замолчал. Детишки, сидевшие на корточках вокруг костра, прятали улыбки в ладонях.
Он вспомнил, как улыбается ему Мэри, демонстрируя свой единственный зуб, как она гулит и хохочет, будто от самой веселой шутки. Разница лишь в том, что у него никогда не возникало подозрения, что Мэри смеется над ним.
• • •
Вечером Сэл усадила Дика рядом с собой и попыталась объясниться: «Они дикари, а мы – цивилизованные люди, мы голыми не ходим». И хотя говорила она ласково, Торнхилл видел, как напряглось у мальчика лицо. Он был всегда настороже, и среди всех братьев был самым подозрительным. Сэл тоже это заметила и попыталась отшутиться: «Только представь себе, Дик, вот сниму я корсаж и буду расхаживать, как они! А отец штаны снимет!» Дети расхохотались, улыбнулся даже Дик.