Но это еще был не конец истории про Паука. Когда он возвратился с серпом домой, черные еще были там. С ним было ружье, он выстрелил, но черных было больше, и пока он перезаряжал, окружили его и держали, угрожая копьями, пока бедняжка София – они ее заставили – готовила им все яйца, которые снесли их куры, и жарила всю свинину, а они жрали их драгоценные запасы сахара прямо из мешка, горстями.
Нет, они не надругались над ней – она же тощая и беззубая. Даже Барыга такого приписать им не мог. Зато они забрали всю одежонку Уэббов – лучший чепчик Софии с розовой лентой, шаль, которая ей досталась от матери, запасную рубашку Паука. Блестя свиным жиром, они напялили на себя все это, особенно их забавлял чепчик. В конце концов они унесли с собой все, что можно было унести, – топор, лопату, коробку с чаем, кружки, даже дочкину тряпичную куклу, она одному там особенно понравилась.
Старший сын Уэбба, угрюмый конопатый мальчик, все твердил: «Останови их, отец, останови», но Уэбб мог только стоять да смотреть. И мальчик расплакался от злости.
Тот, что шел последним, повернулся и что-то крикнул через плечо семье, стоявшей в дверях разграбленной хижины. Остальные заржали. А этот выпятил свою черную задницу, повертел ею и издевательски по ней хлопнул. Эту деталь Барыга поведал с особенным удовольствием, наглядно проиллюстрировав своей собственной задницей и своей собственной рукой. Нед смотрел на него, разинув рот.
Паук прекрасно понял, что этим хотели сказать, и решил не дожидаться второго раза. Он собирался бросить «Несокрушимую» и попытать счастья в Виндзоре – черные не решались соваться в городок. Откроет там кабак и будет торговать спиртным Блэквуда. Пусть другие растят зерно и имеют дело с черными.
Лавдей так набрался, что даже не мигал, в одной руке у него была зажата кружка, второй он вцепился в край стола, и сидел, замерев, словно человек, с которого пишут портрет. А потом вдруг провозгласил, да так громко, что все вздрогнули: «Никто из людей в известном нам мире не был столь неимущ при всем их усердии и изобретательности!» Нед закивал, потрясенный пышностью высказывания. «Присущая же иным леность препятствует поискам средств к существованию».
Но это же была Барыгина история, и он не намеревался позволять всяким там бывшим джентльменам портить ее мудреными словами. «То есть ты хочешь сказать, что они ленивые вороватые дикари!» – прокомментировал он, но Лавдей не дал сбить себя с толку. Он рыгнул, шлепнул ладонью по столу, привлекая всеобщее внимание, и продолжал, неукротимый, как прилив: «Наши темнокожие собратья, или ленивые дикари, как ты столь справедливо их нарек, воровством и разбоем пожинают плоды того, что сами они, в безмерной праздности своей, взрастить не потрудились». Он по-прежнему не мигал, но фразы выкатывались из его рта безо всяких усилий.