Разгоряченный выпивкой Головастый завопил: «Ха-ха, буду я их по одному стрелять! Да я их всех лучше зеленым порошком потравлю!» Барыга вскочил, голос его прогремел по хижине: «А то мне нужна была бумага от какого-то там губернатора?!» Он полез в карман штанов и брякнул на стол, возле лампы, что-то, что показалось Торнхиллу парой листиков, связанных кожаной тесемкой. «Что мое – то мое, и никаких дозволений я никогда не ждал!»
Сидевшая у стола Сэл протянула руку и дотронулась до листика. Торнхилл увидел ее недоуменный взгляд и понял: что бы это ни было, оно никак не может быть невинными листиками, но не успел подойти к ней, как увидел, как исказилось ее лицо. Она отшвырнула это нечто, будто оно ее укусило, и с отвращением крикнула: «Убери! Убери их, Барыга! Пока дети не увидели!»
Это была пара человеческих ушей, темно-коричневых, грубо отсеченных. В месте отреза кровь спеклась и почернела, как бывает с лежалым мясом.
Барыга расхохотался и сунул уши в карман: «Ладно, миссис, нечего так волноваться!» Дети вытянули головы, чтобы посмотреть, что это было, но Сэл вскочила и собой перегородила им обзор.
Барыга с издевкой смотрел на Торнхилла. «Получил в Сиднее фунт за голову поганца. Измерили там, и все такое… – он снова вынул уши и помахал ими в воздухе. – Но, конечно, сперва пришлось ее сварить, чтобы очистить. Аккуратно получилось».
Все представили себе, как варится человеческая голова. Торнхилл изо всех сил старался сохранять неподвижное лицо. С Барыгой никогда нельзя было понять, говорит он серьезно или бахвалится. В любом случае Торнхилл желал, чтобы он ушел.
Он видел лицо Сэл. Она стояла, повернувшись на три четверти в его сторону, губы ее были плотно сжаты. Он столь многое скрывал от нее, и теперь все тайное мгновенно стало явным.
Головастый выразительно рыгнул. Это пробудило Лавдея, который произнес: «Протравить». Никто ничего не понял, и он повторил, громче: «Протравить». Оглядел всех и сказал: «Друг мой Барыга, лучше протравить кислотой, чем варить. Это я тебе как экспер… – он запнулся, но осилил слово: – Как экспериментатору советую». Он повернулся к Барыге всем телом, словно бы не веря, что способен вертеть головой отдельно от туловища, при этом равновесия ради попытался схватиться рукой за воздух. «Протравливание лучше сохраняет научные данные», – произнес он четко и ясно, после чего впал в следующую стадию опьянения – ступор, из которого вывести его было невозможно.
Барыга снова привлек всеобщее внимание, подвесив уши за шнурок себе на пояс. «На удачу», – пояснил он. Порой Торнхиллу было почти жалко Барыгу – так явно тот жаждал внимания и восхищения.