• • •
Ирландец Дивайн построил для мистера Торнхилла чудесный каменный дом, правда, оказалось, что такой дом принято называть виллой. Звучание слова Торнхиллу очень нравилось, хотя язык выговаривал его с трудом. Они назвали свою виллу Кобхэм-холлом. Это была идея Сэл – шутка, понятная лишь им двоим.
Он поднялся на холм, где была вырезана рыба, и показал, где должен стоять дом. Дивайн, прекрасно знавший, с какой стороны мажут масло, восхитился: «Я бы и сам выбрал именно это место, мистер Торнхилл! Именно эту возвышенность!»
Торнхиллу никогда не надоедало обращение «мистер Торнхилл». Он каждый раз испытывал удовольствие. Ему даже не так понравилось, что Дивайн назвал «возвышенностью» то, что для него было просто холмом.
Дивайн знал множество способов превратить дом в крепость. Уже сама возвышенность это предполагала: «И сотня проходимцев не сможет сдвинуть вас отсюда, мистер Торнхилл», – заверил он. Стены были из камня, в пол-ярда толщиной. Сзади и с боков стены от основания до крыши были глухими, за исключением единственной низкой и глубоко утопленной двери. «Поставьте возле этой двери человека, – сказал Дивайн, – и он перебьет их всех как мух». Он встроил в лестницу мудреный подъемный механизм, вроде тех, что использовались в подъемных мостах, и проделал удобные прорези как раз в размер ружейного дула. На той стороне холма, что за домом, выкорчевали и вырубили все кусты. Теперь никто не смог бы там спрятаться.
В результате место стало совсем не таким, каким когда-то рисовалось Торнхиллу. Все выглядело как-то неправильно: что-то оказалось слишком большим, что-то – слишком маленьким. Входная дверь была настоящим чудом столярного ремесла, но для такой высоты казалась слишком широкой, камень в основании веерообразного окна над ней выпирал вперед, словно кривой зуб. Ведущая на веранду полукруглая каменная лестница была именно такой, как он нарисовал, по памяти восстановив очертания лестницы, ведущей к входу в церковь Святой Магдалины в почти позабытом Бермондси, но, переведенная с бумаги в камень, она стала какой-то карликовой и неуклюжей. За ней поселились сверчки, которые трещали ночи напролет.
Он представлял себе каменных львов на воротных столбах, с оскаленной пастью, – таких, какие он видел возле церкви Христа. Это в них тот другой, почти незнакомый Уильям Торнхилл запустил когда-то грязью. Львов, за сто гиней за пару, выписали из Лондона. Но те, что прибыли, оказались более ручными. Вместо того чтобы грозно скалиться на чужаков, они сидели, вытянув лапы, как кошки возле камелька. Но он не стал демонстрировать свое разочарование в присутствии Неда, который все еще оставался при нем и все еще страдал припадками, когда приходила пора сбора кукурузы. «Совсем такие, как я заказывал, – объявил он. – Точь-в-точь такие». Сэл заглянула ему в глаза и прочла в них все – и его разочарование, и его гордость. И послала ему легкую улыбку, растаявшую до того, как кто-либо смог бы ее заметить.