Все выглядело каким-то неприкаянным – нарезанные квадратами куски земли, окруженные огромными никем не занятыми территориями, осколки Англии, вброшенные в это пространство.
И кругом на мили и мили простирался густой лес. Он был скорее серым, чем зеленым, горные хребты и долины кутались в него, как в одеяло, в складках одеяла текли реки.
Торнхилл никогда не видел ничего, кроме Лондона, весь мир представлялся ему таким же Лондоном, ну разве только с парочкой попугаев и пальм. Разве могут воздух, вода, земля, скалы быть устроены так по-чужеземному? Странное, невероятное место.
И все годы его собственной жизни этот залив был здесь, и всегда он так же вгрызался в землю. Он трудился, словно проклятый, склонив голову, во тьме и грязи Лондона, а все это время дерево, которое сейчас шелестело толстыми листьями у него над головой, тихо дышало, тихо росло. Сменялись незнакомые ему сезоны солнца и жары, ветра и дождя. Это место существовало задолго до него. И будет продолжать шевелиться, дышать, быть самим собою и после того, как его не станет, все будет идти по кругу, эта земля будет наблюдать, ждать, жить своей собственной жизнью.
Прямо внизу Торнхилл разглядел «Александра». С болезненной тоской вспомнил привязанный к поперечине гамак – узел над головой был похож на стерегущий денно и нощно глаз.
Ночь за ночью он лежал там, думая о Сэл, пока воспоминание не начало тускнеть. Но сейчас это она сидела, прислонившись к нему. Это ее бедро прижималось к его бедру. И если бы не Уилли у него на руках, подтянувший коленки к подбородку и сделавшийся совсем маленьким, он мог бы повернуться и увидеть ее глаза, ее губы и, обняв, почувствовать ее тепло.
Где-то позади них запечалилась птица. «Ах, ах, ах», – стенала она. Но то была одна такая на всем свете печаль.
• • •
Уходить от огня в безрадостную хижину не хотелось. Торнхилл зашел первым, в руках он держал горящую палку, но она, не успев ничего осветить, погасла. Он закашлялся от дыма и отшвырнул палку прочь. Они на ощупь расстелили одеяло, положили на него малыша. Малыш издал глубокий удовлетворенный вздох, будто под ним была пуховая перинка, и тотчас уснул.
Уилли капризничал и никак не хотел ложиться рядом с маленьким, хотя смертельно устал, голосок у него дрожал от подступивших слез. Торнхилл надеялся, что им с Сэл удастся вернуться к костру и поговорить, стачать края девятимесячной прорехи в их жизни, но Уилли не отпускал Сэл, поэтому они все трое лежали рядком. Одеяла хватило только Сэл, и Торнхиллу пришлось устраиваться прямо на земле. Он ждал, когда затихнет Уилли.