— Это… это… — не находя слов, Михаил Андреевич потряс листом в воздухе.
— Это называется подсветить нужное, а остальное убрать в тень, — усмехнулся Хованский.
— Дима! — Локотков поднялся со стула, на лице его вдруг появилось необыкновенно торжественное выражение. — Я даже не знаю, что сказать тебе. Ты такое сегодня дело сделал. Хорошее дело!
— Хорошее? — Дмитрий Романович тоже вскочил на ноги. — Ты это называешь хорошим делом? А то, что вы парня за четыре рулона обоев пристрелили, ты тоже хорошим делом назовешь?
Хованский с силой ударил кулаком по столу.
— Не отвечай мне. Лучше молчи, — от ярости его губы начали дрожать, а голос явно вырывался в приемную сквозь плотно закрытую дверь кабинета. — Ты когда говорить начинаешь, мне все эти бумажки порвать хочется и приказать, чтобы новые написали. Не эту всю галиматью, а так, как оно на самом деле было. А как было, ты и без меня прекрасно знаешь, и знаешь, что стрелков твоих сажать надо, а заодно и старшего группы. А мы, чтобы вся эта чушь красивее выглядела, чуть ли не героев из них лепить будем.
Уже пришедший в себя Локотков словно веером помахал зажатым в руке листом бумаги перед лицом Дмитрия Романовича.
— Выговорился? Полегчало? — негромко спросил он, возвращая документы Хованскому. — Ты что, думаешь, я сам ничего не понимаю? Только криком сейчас уже ничего не изменишь. Поздно нам с тобой кричать, Дима. И в этой конкретной ситуации поздно, да и вообще.
С отчаянием махнув рукой, Локотков направился к выходу из кабинета. Сделав несколько шагов, он обернулся и еще раз взглянул на застывшего со сжатыми кулаками Хованского.
— Ты, если уж так совесть успокоить хочешь, возьми да сделай сегодня что-нибудь и вправду хорошее. Внепланово. Не знаю, денег пожертвуй бедняге какому на лечение, ну или выйди на улицу, бабусю какую-нибудь через дорогу переведи. Не забудь только сперва узнать, надо ли ей дорогу переходить, — Локотков усмехнулся, — в крайнем случае, свечку в церкви поставь. Глядишь, в мозгах у тебя черное с белым уравновесится, легче станет.
Дверь за полковником уже давно захлопнулась, а Дмитрий Романович все еще стоял, упираясь сжатыми кулаками в поверхность стола. Наконец, почувствовав боль в костяшках пальцев, он распрямился и достал из кармана смартфон.
— Я вам устрою хорошее, внепланово, — пробормотал Хованский, поднося телефон к уху. Услышав в динамике едва различимый голос, он закричал, надеясь, что звонок не окажется запоздалым: — Изотов! Вертолет прилетел?