— Да тот-то откуда прознал ваше имя, господин Браник? — спросил мальчик.
После допроса в полиции Браника, правда, тотчас отпустили, но в вихре треволнений он так же начисто забыл об обещанных Балинту свежих яйцах, как позабыла и его супруга поставить фунтовую свечу святому Антону, если супруг ее проведет эту ночь дома. Йожефа Браника присудили лишь к штрафу в пятьдесят пенгё за публичный дебош, им учиненный и состоявший в том, что он подставил свою голову под удары некоего старшего лейтенанта; что же до оскорбления армии, то после нескольких формальных вопросов эту тему оставили вовсе.
На следующее утро, убирая контору, Балинт обратил внимание, что стекла в двери дребезжат реже и тише, чем обычно. Внизу, в цеху, люди то и дело сходились небольшими группами, две-три минуты совещались о чем-то, тесно сдвинув головы, и тут же поодиночке исчезали между вагонами. В компрессорной все машины работали, резальный стан под окном конторы — тоже, время от времени взлетали снопы искр и от расположенных подальше шлифовальных станков, но общий рабочий шум цеха значительно опал, пронизываемый то там, то сям непривычными брешами.
За два дня, минувшие после несчастья, возбуждение прочно засело в людях, сгустилось, и было уже очевидно, что рано или поздно оно найдет себе выход. Никто не сомневался, что несчастный случай произошел в результате саботажа, однако мнения разошлись, когда люди стали обсуждать, против чего, собственно, направлен был этот акт. Мастер Турчин, багровый от злости, ругался на чем свет стоит и не выходил из цеха; спорщики при его приближении тотчас рассеивались, но как только его широкий красный затылок исчезал за ближайшим вагоном, сходились вновь. Когда ругань мастера разносилась громче обычного, это означало, что в цехе появился директор или кто-нибудь из инженеров; чем ближе подходило начальство, тем громче свирепствовал мастер, разделывая под орех первого попавшегося на глаза рабочего, но так, что цех гудел от его голоса, перекрывавшего грохот молотов, и тогда даже покуривавшие за крайним рядом вагонов люди не могли не слышать сигнала приближающейся опасности.
— Он все-таки парень что надо, — сказал молодой слесарь, лежавший ничком на крыше болгарского товарного вагона, свесив вниз голову.
— Ты это про старика, что ли?
Внизу у вагона стояло трое-четверо рабочих; все они были голы до пояса, в круглых, без козырька, шапках.
— Да, он свой парень, только с закидонами.
— Но если разозлится, нет с ним сладу никакого, — проворчал старый, лысый рабочий, — тут уж самолюбив свое в карман прячь.