Хрясь! — лопата рассекла огурец почти пополам, и в стороны полетело вовсе уж мерзкое и вонючее.
Рнаа погибло именно так, как и мечтало некогда, наивной личинкой в бассейне инкубатория, — на фронтире, на переднем крае наступления на галактический хаос… И там же, на фронтире, было похоронено. Вернее, слегка присыпано землей — чтоб не марать подошвы и не поскользнуться на мерзкой жиже.
10. Четверг, 30 апреля, день
Он послонялся по дому, не зная чем заняться после неудачной охоты. На учебу ехать смысла нет — сейчас у электричек перерыв, а как закончится, так только к концу учебного дня и доберешься… Телек давно пропит, а комп изначально был несбыточной мечтой.
Олежка находился в доме один. Отец мелькнул было и усквозил куда-то, целеустремленный и деловитый, — видать, имелась у него нешуточная надежда раздобыть на выпивку.
Мать же Олежка не видел уже дней десять, вроде та укатила проветриться в Мгу, да там и зависла, — обычное дело, бухает и блядует. Мать в последнее время совсем пошла вразнос, и давала уже не за бутылку, как недавно, — за стакан, пусть даже самого отвратного пойла. Страшна стала, как атомная война, и Олежка надеялся, что долго она не протянет. Отец иное дело… этот еще небо покоптит, здоровье вообще и печень в частности родитель унаследовал от предков на диво крепкие. А жаль.
Не зная, чем заняться, он прилег поспать — ночью толком не выспался, взбудораженный возможной сбычей последней мечты.
Прилег в одежде, он часто спал в одежде, снятую могли унести и пропить, — и был разбужен стуком в дверь, а за дверью оказалась Танька.
Он удивился — она никогда здесь не бывала, и от всех приглашений отказывалась. А тут вот сама… и адрес у кого-то разузнала…
Олежка приготовился оправдываться за пропущенный день, — Танька училась куда лучше, и пыталась подтянуть его, и за прогулы спуску не давала, характер у нее порой проявлялся жесткий… стервозный характер, как определял его Олежка, сам понимая, что не совсем прав.
Но Танька ничего не сказала о прогуле, ни словечком не попрекнула. Завела о другом, с порога огорошив:
— Я с родителями поговорила… ну, про тебя… и отец сказал…
Она замолчала. Олежка только сейчас сообразил, что голос у Таньки подрагивает неспроста. И глазки поблескивают неспроста тоже, и вообще красные, и нос припухший, видать, плакала.
Назревало расставание… Олежка и сам мог без труда сформулировать суть родительских слов, сказанных Таньке: нехрен водиться с апраксинской жертвой пьяного зачатия, добром не закончится. А Танька отца уважала, и заслуженно: работал тот на заводе, и зарплату до дома доносил, а если пил, то в праздники и в меру.