Но так уж получилось, что без великокняжеского стола остался Володимир еще на два десятка лет, пережидая, пока умрут двоюродные братья, Изяславичи.
Вина за то — или заслуга, как взглянуть, — лежала на ближнем дружиннике Дмитре. В левом приделе Софии тот нацарапал снизу на стене надпись, рассказавшую, как и отчего на деле умер князь.
(Имелся у киевлян, лишь век находившихся в христианской вере, сохранившийся от допрежних времен обычай: кто ведал грамоту, оставлял там, на внутренней стене собора, краткие послания — и обращения к небесным заступникам, и просто памятки о важных делах, случившихся в жизни; позднее тот обычай был признан языческим, и надписи свели густым слоем известковой побелки, — тем самым сохранив на девять веков для людей, восстанавливавших древние храмы).
Оставив запись, Дмитр спешно, одвуконь, поскакал в Туров, к Святославу, племяннику почившего князя, и тот столь же спешно подступил к Киеву в тяжкой воинской силе, — спустя всего десять дней по смерти великого князя.
Володимир, уж примерявшийся к великокняжескому столу, был вынужден стол отдать двоюродному брату, а право первородства вновь уступило праву лествицы. До тех времен, когда Володимир все же вступил на киевский стол, Дмитр не дожил, — сложил голову в жестокой сече с половцами на Стругне.
* * *
Людская память несправедлива к князю Всеволоду.
Его отца Ярослава, первым открывшего, что можно стать братоубийцей, и просто убийцей, но никто из потомков не попрекнет, если вовремя подчистить летописи, — нарекли за его открытие «Мудрым», и прославили столетия спустя, нарисовав на тысячной купюре.
Его сына Володимира, прозванного по матери Мономахом, и истребившего под корень население русского города Минска, и много кого еще истребившего, — тоже помнят неплохо. В основном благодаря тяжелой шапке — которую, вот странность, Мономах никогда не носил, и даже ни разу не надевал, и даже ни разу не видел…
А Всеволод не убивал братьев и не истреблял под корень жителей русских городов, — и не считал нужным подчищать летописи, прославляя себя.
Он просто был князь.
Владетель и хранитель Русской Земли.
V. Охота на тигров, слонов и бизонов
Впервые на моей памяти Владимир Станиславович Фокин завершил свою историю, — а смех слушателей не звучит.
Однако эмоции его рассказ вызвал, и немалые. После короткой паузы кто-то негромко ударяет ладонью о ладонь, и тут же над Бежинским лугом прокатывается звук коротких, но бурных аплодисментов.
Фокин явно польщен, раскланивается во все стороны.
— Ну ты, Станиславич, и задвинул… — комментирует кто-то. — Пикуль отдыхает, не говоря уж о нынешних… Только с чего тебя на историческую-то прозу вдруг пробило?