– Конечно, конечно, – тут же согласилась Эмма, – поговорим завтра, как с работы придём. А сейчас – спокойной ночи.
Ида зашла в детскую. От воспоминаний о беззаботном детстве, в котором когда-то пребывала, под ложечкой засосало. От контраста между настоящим и прошлым заплакала, но объяснить вразумительно своё состояние не могла.
– Я тебя понимаю, – обнял её Пётр.
– Я вдруг поняла, почему ты не хотел уезжать. Каждый предмет, каждый угол, каждая царапинка на стене знакомы и дороги. В детстве кажутся вечными и родители, и дом, не думается, что можем это потерять. И, лишь повзрослев, начинаем вдруг понимать, что не вернуть беззаботного восприятия времени, когда все кажутся добрыми. С грустью осознаём, что наша жизнь стала короче, что потеряли частицу себя. Всё уходит… Это непередаваемо.
Они проснулись от яркого, бьющего в глаза солнца. Родителей не было. На столе лежала записка: «Тушёная картошка в старом пальто на кушетке, молоко на балконе. Сварите кофе, если хотите». Казалось, такими свободными и счастливыми они никогда ещё не были. Впервые предоставленные самим себе, они весь день предавались любви.
После ужина с родителями беседа за столом переключилась на планы о будущем. Эмма уговаривала остаться, но практичный Эвальд не мог придумать, куда бы пристроить Петра. Рассуждая, как и чем помочь зятю, поддержал его решение уехать:
– Кто его знает, как там, на Магнитке. По радио много говорят, в газетах много пишут. Надо бы разведать… Деньги на первое время найдём вам. Будет голодно – вернётесь. С голоду помереть не дадим. Встанете на ноги – все равно возвращайтесь.
– Спасибо, пап. Прости, что не слушалась, уехала, – обняла его Ида.
– Может, это и к лучшему – жизнь узнала раньше.
У родителей Иды пробыли молодые неделю – отъелись, отоспались. На дорогу Эмма наложила им отварную курицу «на первые дни», варёные яйца, кусок солёного сала, картошку в мундире, масла, печенья и три буханки хлеба.
В Магнитогорске
В купированном вагоне было относительно чисто и комфортно. В сравнении с первой половиной двадцатых, когда Пётр проделал тот же путь, стало меньше мешочников. Кипяток из титана можно было брать в любое время дня и ночи. На стакан заваренного чая раскошеливались единицы: три копейки для большинства были большими деньгами. Ида заваривала чай из маминых трав. Запах распространялся по вагону, так что проводник предложил им однажды обменять щепотку травы на четыре стакана чёрного чая. Часто, обнявшись в узком проходе, стояли они подолгу у окна – любовались просторами башкирских холмов.