Матери долго молчали. И дети притихли, глядя на них, переживая общую тревогу за своих отцов. До Ваньки только, кажется, ничего не дошло.
— Огонь! — с тем же неуместным азартом швырнул он очередную кочерыжку. Заглянул в казан и обиженно надулся: — А больше нема кукурузы? Я еще хочу-у.
— Иван! — легонько щелкнула его тетка Пелагея. — Совести у тебя нету. В кого ты такой удался?
Баба Хивря недоуменно охнула:
— Господи, ну бурьян бурьяном растет. За войну они зовсим перестали слухаться. Хоч кол на голове теши.
— Батько прийдет — возьмется за него, — припугнула Ваньку тетка Пелагея.
— Батько ще когда прийдет? А ты зараз берись, пока не поздно.
Далеко за горизонтом загремело: там, куда покатился фронт, шли непрерывные бои. Над степью — в вышине, среди белесых облаков, — блуждал тяжелый гул самолетов, и непросто было понять, наши летят или чужие.
Слушая этот гул и тяжелые раскаты, стали устраиваться в курене на ночлег. Тетка Пелагея с матерью принесли соломы, расстелили, притоптали ее, закрыли старыми одеялами, вход завесили рядном, — и получилось прямо здорово. Володьке, Ваньке и Юрке отвели место в глубине куреня. Матери, баба Хивря легли с краю, у входа; между ними пригрелась Дуняша. Под камышовым кровом было затишно, свежо, и пахло речкой. Юрка вспомнил небольшой плес, у берега которого они днем резали серпами камыш для куреня, не утерпел и спросил Володю:
— На речку будем ходить?
— Зачем? Осень уже, вода холодная.
— Не купаться. Бубырей ловить.
— А крючок есть? — поинтересовался Володя.
— Нету. Был, да потерялся, когда хата сгорела.
— И у меня нету… Завтра попробуем сами сделать. Из иголки.
В ночную степь через Устиновку шли войска. Устало всхрапывали моторы, постукивали повозки, лязгало железо; иногда раздавалась приглушенная команда — и множество ног, подчиняясь приказу, ускоряло шаг. Всё подавив мощным ревом, прогрохотали танки. Следом опять потянулась пехота, поспешая к передовой.
— Сколько же их туда идет! — пожалела мать бойцов.
— Идет много, та не все вернутся, — приглушенно отозвалась тетка Пелагея. — Складут головы соколы — и слез не хватит по ним плакать.
Бабка Хивря зашуршала в темноте одеялом — должно быть, крестилась.
— Береги их, господи, — приговаривала она, — во веки веков…
— Ты, бабушка, не бойся, — утешила ее Дуняша. — Нашего татку не убьют. Живой он прийдет.
И Юрка думал так же, как Дуняша: его отца тоже никогда не убьют. Не могут убить. Он сильнее фашистов. Он выживет и вернется.
— А книжки мои сгорели, — вспомнил Володя. — Все до одной.
— И «Кобзарь»? — огорчился Юрка.