Мать заплакала. Она усадила Юрку на кушетку, обняла.
— Ничего, сынок, ничего… Мы уйдем отсюда. Сейчас же уйдем.
— Дуже сердобольная, — почесал Сладкомед о зад ладонь. — Заохала! Их ще не так надо учить.
— Как вам не стыдно!
— Стыд у брюхо не покладешь.
— Вы не человек, а… полицай.
— Хто-о?! — вызверился Сладкомед. — Як ты сказала?
— Как слышали.
— Геть из моей хаты! Шоб седня ноги твоей тут не було… и твоего выродка. Ач, неблагодарная!
— Не кричите, — встала мать. — Мы уйдем. Не объедим вас, не бойтесь. Хлеба вашего нам не надо… Как вы смеете руки распускать? Сразу бы все и сказали…
— От и сказал!
— Спасибо. Повторять не нужно.
Сладкомед раздавил чоботом орех, что попал ему под ноги, другой пнул и — хлопнул дверью.
Собирать им было нечего: узлы лежали в сенях неразвязанными. Взяли — да и побрели прочь отсюда.
За калиткой их окликнула тетка Полина, — она вела корову на веревке:
— Куды це вы, Люда? Що такое случилося?
— Ничего, тетя Поля… так, — не призналась мать. — Мы пойдем.
— Обиделась, може? Ну скажи.
— Трофима Петровича спросите.
— Так я и знала! Що он тебе наговорил?.. Та не расстраивайся, плюнь. Он сроду такой… Вернися, идем у хату. Ну возьму я его в работу!.. Вертайтеся, кажу.
Они не вернулись. Но куда идут — не знали. Юрке было больно видеть слезы на глазах матери и стыдно перед нею. Это же он во всем виноват. Не полез бы за орехами — ничего бы не случилось. И вот они опять — бездомные.
Женщина им повстречалась. Мать спросила ее:
— До конюшни далеко?
— Чого ж далеко? Ондечки вона, конюшня. А вы до кого?
— К Черноштану.
— Мосею Савичу? Там вин, там.
Три мужика мирно посиживали на пустынном подворье. Те же худые лошаденки дремали в упряжке. Их прихода дед Мосей как будто ожидал:
— Погостили? От и добре. Ну як оно — сало у Сладкомеда? Смачное?
— Мосей Савич, вы говорили… — начала мать.
— Що говорив, не забуваю, — подтвердил дед. — Куды поедем?
— Боюсь и загадывать, — сказала мать. — Может, вы посоветуете?
— Понимаю.
Дед Черноштан положил их вещи на подводу. Пошел к мужикам, о чем-то с ними перетолковал и стал отвязывать вожжи.
— Надумал. Отвезу я вас до моей невестки, Феклы. Детей у нее нема, хата теплая, сам стены клал, а баба она дружная — пустит. На том краю живет наша Фекла, поехали… Ну, просыпайся, инвалиды! — подхлестнул он лошадей.
По дороге дед Мосей сочувствовал своим пассажирам:
— Маловато гостили. Що так?
— Уезжать они собираются, — сказала мать. — Трофим Петрович хату продает.
— А не спросила, чого продает?
— Надоело, говорит, тут жить.
— Он як! — привстал на доске-сиденье дед Мосей. — Не слухай, брешет. За свою шкуру боится, от и тикает к черту на кулички. С немцами он тут сплясался, теперь боится, як бы що не выплыло та не прибрали его за такие дела. С глаз людских тикает. Потом простят, забудут.