Вначале он побежал домой — набрать свежей воды для матери и тетки Феклы. Та вода, что они взяли, конечно, давно согрелась, если не выпили, а он принесет им холодной… В кладовке нашел небольшой бидон с ручкой, вымыл его, наполнил колодезной водой. Письмо спрятал за пазуху.
Пашня, на которой росли буряки, лежала в стороне от села, скрытая холмами. Туда вела наезженная узкая дорога. По ней Юрка и пошлепал. Босым ногам было горячо, припекало и в спину. Знойный воздух переливался над землей, — точно это далекое, невидимое отсюда море вышло из берегов, и теплые прозрачные волны бесшумно бегут по степи и теряются среди трав. Попрятались, притихли в полуденной дреме птицы; только рябокрылый коршун-шули́ка то медленно кружил, то низко пластался, высматривая добычу, и тень его несколько раз пересекла дорогу впереди Юрки. Бидон с водой, который во дворе казался совсем легким, почему-то здорово потяжелел. Стало жарко. Юрка снял рубашку, завернул в нее письмо… Нет, это не похоронка. Их длинно не пишут. Коли убило — что тут писать? И двух слов хватит. А это — не такое и тонкое. Нет, не похоронка… Юрка отпил из бидона три глотка.
Подъем кончился. Юрка стоял на самом гребне изогнутой гряды. Отсюда хорошо были видны черные поля и пестрые фигурки людей на них; там была и Юркина мать. А невдалеке от него сидели у обочины двое таких же, как он, ходоков. Одинешеньки и молчаливы. То ли раздольненские, то ли приблудные? Приморились, наверное. Подойдя ближе, Юрка узнал их. Это были Лешка с Анютой, брат и сестра. Они жили через несколько хат от Черноштанихи. Федя-долгий часто катал их на велосипеде, потому что приходился им дядей. Мать Лешки и Анюты — ее звали Аленой — была старшей Фединой сестрой. Мальчишки смеялись: Федя — сам еще пацан, а уже — дядя. Зато о́н требовал, чтобы Лешка с Анютой называли его только так: «Дядя Федя». Иначе он перестанет катать их на велосипеде. Анюта же все равно забывалась: «Наш Федя-долгий едет!» — завидев его, подпрыгивала она.
Едва Юрка подошел к ним, Анюта пожаловалась:
— Колючку по дороге загнала. А Лешка не умеет вытянуть. — Она приподняла худенькую запыленную ногу и потрогала пятку. — Болит.
Анюте было лет шесть, брату ее — на два года больше. Она росла непоседой, носилась по улице наравне с мальчишками, не пропускала никакую игру, встревала в споры и любому обидчику могла дать сдачи. Лешка же был безответным тихоней. Медлительный и застенчивый, он ни с кем не спорил, каждому уступал, обиды сносил покорно: уйдет, поплачет — и молчок. Юрке бывало не по себе, когда обижали Анюту или Лешку. Как можно их обижать? У них же нет отца. Его убило под Сталинградом, и тетя Алена ездила зимой на ту братскую могилу, где его закопали. Она долго плакала после того и рассказывала, сколько там полегло солдат…