— То спасибо — такая дивчина попалася, себя не пожалела, а то б…
— Не эта — другая бы выручила, спасла. Девчата на фронте отчаянные.
— Это вы с Юркой счастливые, Люда, — сказала Алена. — Дай бог, чтоб и всегда такие были.
Подошел бригадир. Ему тоже пересказали все, что было в письме. Зозуля слушал внимательно. Потом долго рассматривал фотографию. Сказал:
— От девка так девка. Герой!.. А мы тут с бурьянами воюем.
Вспомнив обещание дяди Павла, Анютка подергала его за рукав:
— Все дела обладил? Теперь покатай. Ты ж обещал.
— Покатаю, не жалко. Если мамка разрешит, — Зозуля подождал, что ответит Алена, но она молчала. — До дому отвезти или по степу поедем, на другое поле?
— Покатай по степу! — закружилась Анюта. — А ты поедешь, Лешка?
— Можно, — сдержанно ответил брат.
— Садись и ты, Юрко, — предложил бригадир.
— А все уместимся?
— Так вы ж народ маленький. Еще и место останется.
Прокатиться степью — что может быть заманчивей! К тому же на такой бедарке Юрка вообще ни разу не катался. Но сейчас он не хотел уезжать с поля, от матери.
— Я тут останусь, дядя Павло, — сказал он. — Буряки буду полоть.
— Ну давай, старайся. Трудодень тебе запишу. — Зозуля снял пропыленную кепку, выбил ее об колено, проборонил корявыми пальцами черный примятый чуб. — А то — поехали. До вечера ще далеко, заскучаешь тут.
— Не заскучаю.
Лешка сел в бедарку справа, бригадир — слева. Анюта втиснулась между ними и сразу — за вожжи.
— Нно-о пошла!
Гнедая затрусила рысью.
Обед кончился. Женщины опять взяли тяпки, потянулись к своим рядкам. Тетка Фекла выждала, когда Алена останется одна, подошла к ней.
— Любить Павло твоих детей. Давно я заметила. И они его — тоже. Ач, як Анюта за ним… Ты, Алена, от шо, послухай меня. Выходи за Павла. Парень он сурьезный, самостоятельный, и душа у него добрая. Тебя он уважает, обижать не будет, а детям батьку заменит. Хиба не так говорю?
Алена стояла, опустив голову, и кусала травинку, ровно не слышала ничего и слышать не хотела.
— Я тебе сурьезно говорю, — не отступала Черноштаниха. — Сколько ты будешь, Алена, журиться? Живым треба про живое думать. Та жить як-то ж надо. Не лягать же всем у могилу. И детей треба растить… А ты — молодая, красивая. Чого тебе сохнуть? Не заметишь, як и состаришься и вже никому будешь не нужная.
Алена выронила травинку, несогласно повела плечом:
— Нет, Феклуша. Никогда того не будет. Ни за кого меня не сватай… Муж у меня был — один на свете. Другого не надо. Не хочу… А детей и одна подниму.
— Ну и дурная, — заключила Черноштаниха. — Вдовушкой вековать — какой подвиг? Думаешь, тебе за то медаль дадуть?