— Ну что — управилась дома? Все сделала?
— Нет, конечно. Женской работе конца не бывает.
— Семка не плакал? Уложила?
— Набегался. Спит.
— Какой он? Похож на тебя?
— Говорят — похож… Хороший пацанишка. Ласковый и послушный.
— Ты его любишь?
— На то я и мать. Не знаю, как можно своего не любить.
— Наверно, достается тебе с ним?
— Теперь уже — ничего, полегче стало. Вот когда маленький совсем был — досталось и мне, и ему… Да что про меня говорить. Ничего в том интересного нету. — Она взяла Юрку за руку, подвела к распростертому на земле бревну. — Посидим на прощанье. У нас так мало времени… Ты когда пойдешь на станцию?
— До захода солнца. Надо засветло добраться… Там подожду. Поезд очень рано, в начале пятого.
— Ну вот. А мне через два часа опять на ферму. Череду встречать к вечерней дойке. Проводить тебя — и то не смогу… Потому хочу тебе сразу все сказать.
— Что — все?
— Что надо нам с тобой про себя знать.
И замолчала… Подперев кулаками подбородок, долго смотрела перед собой — то в степь, то на безмолвный ветряк. Она сейчас напомнила Юрке ту, маленькую задумчивую Танюху, что вот так же тихо, неподвижно сидела на берегу речки, под кручей, когда они вместе приходили к своему плесу рыбачить. Но глаза были теперь перед ним другие — грустные, притененные глаза женщины, которая уже узнала цену лжи, обид и разочарований, испытала безысходность одиночества и от завтрашнего дня уже не ждет ни удивления, ни радости, словно видит свою жизнь всю, до конца… Юрка тоже молчал.
— Я тебе, Юра, — заставила она себя заговорить, — написала неправду… Тогда, в армию.
— Какую неправду? О чем?
— Про свое замужество… Нету, Юра, у меня мужа. Кроме Семки — никого нету. Одна я… Т о т человек и не собирался на мне жениться. Так… нашел доверчивую дурочку… Шофер он, городской. На уборку их присылали. С того лета я его больше и не видела. Даже на сына своего глянуть не приехал. У него теперь в городе семья. Жена, ребенок… Так нас, Юрочка, девок, учат. А все — без толку. Не умнеем. Пока сама не хлебнешь — другим не веришь. Потом бы укусила себе локоток — та не достать.
Она сняла с плеч косынку и стала нервно перебирать пальцами белые уголки, — то связывала их, то развязывала. Прямота, беспощадность к себе, с которыми Таня все это высказала, были неожиданными для Юрки, удивили его и даже немного обескуражили. А потом толкнула в грудь обида на Таню, — за то, что позволила какому-то заезжему хмырю… дармограю — метко Трифон припечатал — так себя обмануть и что скрыла правду, не захотела Юрке довериться.
— Чего же ты сразу про это не написала? — спросил он глуховато, и Таня расслышала в его голосе и обиду, и упрек.