И вечер был ей не вечер, и чай — не чай. Анютины уговоры не расстраиваться прежде времени, дождать утра, может, и отыщется пропажа, — мало утешили Глашиху. Догоняй теперь шкуру в темном лесе… «А поискать завтра, однако, надо, — все же подумала она. — И Анюта пособить обещала, вдвоем оно ловчей. Хоть живую, хоть задавленную, хоть косточки одне, а найти надо, чтоб удостовериться».
Анюта легка на помине: промелькнула за окном, шаркнула в сенях подошвами по мешковине, брошенной перед порогом, вошла запросто, ровно к себе домой. Баба ядреная и красивая, она была в ярком узорчатом платке, легкой и удобной стеженке, просторной юбке ниже колен, в коротких суконных сапожках. Прошла к столу и поставила перед Глашихой пол-литровую банку молока.
— Гляжу — не идешь к нам, так я сама принесла.
— Спасибо, Анюта. Должница я перед тобой.
— Ну уж, брось. Не хватало — считаться. Никогда не считались. — Доброту и щедрость излучали большие ясные Анютины глаза.
— Садись, посиди, — попросила Глашиха. — Чего-то худо мне сегодня одной.
— На минуту я. Накормила, напоила своих. Укладывать пойду.
Трое детей было у Анюты — сын и две дочки. Меньшенькой года еще не исполнилось, и Анюта эту пору в колхозе не работала, управлялась по дому. Зато муж ее, Володька, от темна до темна вкалывал на тракторе, пахать — и в ночь уходил. Всю осень, с начала уборочной, он жил на полевом стане, дома появлялся только субботними вечерами — в бане попариться.
— Володьки и сегодня нету? — спросила Глашиха.
— Опять на стану ночует. Солому сволакивают, покуда снега нету… А ты, бабушка, помнишь, чьи собаки те раза баранух давили?
— Один раз точно помню — Пашкины, Пашки Михайлова. Тогда с него штраф сдернули. Тридцатку платил. А другие раза виноватых так и не нашли.
Пашка Михайлов работал конюхом на участке, а кроме того, был самым заядлым да ловким охотником в деревне. По договору с потребкооперацией и пушнину добывал, и дикое мясо. Лучшие лайки в Ключах — рябые, черно-белые, стремительные в беге, азартные и отважные на охоте — это у Михайлова.
— Пашкины могут, — не в осуждение, а справедливости ради признала Анюта. — Зверовые собаки. С изюбрами да сохатыми управляются. А че им барануха? Как ястребу воробей… Ты, бабушка, не попускайся. Завтра давай поищем. С утра пораньше пойдем. Чьих собак застанем — на того и жалуйся, нечего попускаться. Корову подою, выгоню — и сразу пойдем. Я тебя кликну… До завтрева. — Анюта ободряюще улыбнулась и выскользнула за дверь.
…Долго еще сидела Глашиха перед темным окном, снова и снова вспоминала покойного мужа, потом детей и внуков. Она была бы рада, если бы опять стукнула калитка и еще кто-нибудь навестил ее, прервал эту тоскливую тишину в избе, порассказал бы чего, спросил, чем жива она, Глашиха, да чайку попил всласть. Но никто к ней не шел… Она прибрала со стола. Вынесла в сени, на холод, банку с молоком. Поставила обратно в печь недоеденные оладьи. Перешла из кухни в переднюю половину избы. И стала разбирать постель к ночи.