Немного переведя дух, старик подошел к парню и в упор спросил:
— Кто стрелял?
— Мы, — невинно поморгал тот.
— Зачем стреляли?
— А что такое? — вмешался коренастый; перестал рубить валежник, небрежно воткнул топор в коряжину. — Тут у вас уже и стрелять нельзя, полный запрет? Этой весной сезон открытый — десять законных деньков.
— Так смотря кого стрелять! — возвысил голос дед Митроха. — Аи́са зачем тронули? Для чего вам аи́с?
— Это ему надо. Чудик он у нас. — Бородатый весело кивнул на приятеля. — Чучела делает. Еще какие чучела! Только в музее показывать. А из аиста — у него нету… Их, дед, много по Черемной — аистов?
— Чучело, значит? Из аиса?! — распалился старик. — А ежели вас кого-нибудь опростать, на чучело пустить? Шибко понравится?
— Да ты чего, дед? — Бородатый встал с корточек, примирительно протянул руку. — Нашел из-за чего шум поднимать. Брось ты это. Сейчас ушицу сварганим. Есть у нас и под нее кой-чего. Чистенький, неразведенный. Посидим, пропустим по махонькой…
— Вон отсюдова! — прервав его, грозно потребовал старик. — А ну… быстро. Собирайте шмутки и вон с нашего берега! Чтоб до вечера духу вашего тут не было!.. Вон, говорю, покуда не дошло до греха!
— Ну ты тише, тише! — напер на старика коренастый, и глаза его еще больше выпучились. — Чего раскричался, как охотинспектор? Никто тебя тут не боится.
— А это еще поглядим… Я вам стрелю! Я вам покажу аиса… чучельники дуроголовые.
Не совладав с гневом, дед Митроха подскочил, сгреб за цевье дробовик и с размаха зашвырнул в кусты.
— Я вам стрелю аиса! Нашли в кого стрелять.
— Э, дед! — Бородатый схватил его сзади за рукав телогрейки. — Ты чего? Чокнулся? Брось буянить, а то свяжем.
— Я тебе свяжу! — Старик так рванул руку, что затрещал и лопнул шов на плече. Тут же он оказался у коряжины, единым махом выдернул из нее топор, поднял его над головой. — Не подходи! — И вдруг, понизив голос, почти шепотом, раздельно и страшно сказал: — За-се-ку.
Парни явно не ожидали такого оборота, в испуге попятились и попробовали взять уговором:
— Ладно, дед, не дури. Еще не хватало…
— Брось топор. Слышь?
Но старика было уже не унять, не остановить, — пошел крушить все, что видел, попер, точно рассвирепелый от нестерпимой боли раненый сохатый. Обухом топора снес, опрокинул таган вместе с котлом и чайником. Пинками раскидал костер. Посек растяжные шнуры, что держали палатку, и она поникла, завалилась. Поддал носком сапога миски и кружки. Нагруженный в своем подполье рюкзак стащил за лямку в реку и вытряхнул из него картошку. Бродом, не чуя ледяной мокроты, подошел к плоту и косым ударом около узла на бревне перерубил привязь, потом приналег, вытолкал плот на струю, чтоб его унесло.