Тут ошарашенные парни совсем растерялись, туда-сюда забегали по берегу.
— Чего творишь, дикарь?
— Да ты что, дед, и правда чокнулся?
— Э-э-эй, Санька-а-а! — закричал коренастый тому, который помахивал спиннингом. — Плот лови-и! — Попытался припугнуть старика: — А ты, папаня, за этот разбой еще отвечать будешь. В районную милицию на тебя заявим.
— Хоть самому царю небесному! — Дед Митроха вышел на берег и, тяжело дыша, прохрипел: — Все… прямо счас убирайтесь… от греха подале. Чтоб духу тут вашего… Ежли останетесь ночевать — вернуся и укатаю… стегом до полусмерти.
Прочь от себя, под кусты, кинул топор. Как-то сразу обмяк. И, пошатываясь, побрел в деревню. Шел — будто оглушенный, не оборачиваясь и не слыша матов позади, на берегу… Очнулся только у яра. Постоял над обрывом, над спокойной курьей. Почувствовал, как цепенеют ноги. Сел на землю и стал разуваться, выливать воду из сапог, выкручивать шерстяные носки…
Ефросинья была уже дома. Чаевала: с Егоркой на коленях, давая и ему припивать из чашки. Увидала дедовы мокрые сапоги, штаны, рукава и полы телогрейки, изумленно покачала головой:
— Ты это чего? Где бултыхался? Опять ноги свои порешишь и свалишься… Рыбачил или че? Тогда где рыба?
Ничего не стал объяснять ей старик. Разделся, разулся, босые ноги сунул в теплые овчинные чирки, молча выпил чаю, ушел в свой угол и лег. Сказал оттуда:
— Принеси, Ефросинья, из амбара другие сапоги. А эти поставь к печке сушить. — Немного погодя попросил: — Кинь мне шубу. Знобит маленько.
Укрылся, согревая себя и первым делом — ноги, но не уснул, а просто лежал, заново переживал все, что произошло с ним в этот час, прислушивался к любому звуку на улице, в деревне и чего-то ждал… Потом понял: он ждал, не придет ли кто — ну та же Федосья — и не скажет ли что-нибудь про аиста. Может, видели его где поблизости? Может, это показалось Федосье, что ногу ему совсем перебили? Посидит где-нибудь, отойдет, оклемается и опять прилетит на луг, на свою курью. Старик и Ефросинье потому ничего пока не говорил: все еще надеялся, что ранили аиста не смертельно, что он выживет и вернется. Дважды старик вставал и смотрел в окно — на курью, на луг. Там было пустынно… Когда солнце коснулось хребта, вышел за подворье. Напрягая глаза, все окрест оглядел. Аиста нигде не было. Не было и палатки на берегу реки, в тальниках. Видно, все же струхнула читинская троица и поспешила отчалить, чтобы больше не связываться с буйным стариком.
— Вот так, — тихо сказал дед Митроха, — напакостили, кончили птицу и убрались, будто ни в чем не бывало. И никакого спросу с этих шатунов, никакой на них управы.