завернули посуду, большое зеркало; последней сняли со стены не очень умелой кистью написанную картину, которая изображала тонущий в штормовом океане парусник.
— Ну вот, — смерила тетя Вера взглядом расстояние от садка до хаты, — теперь душа будет спокойней. Сюда огонь не достанет.
— Гранату бы только не кинули, — сказала Танюха. — Я так боюся гранат.
— Чего бы они кидали? — успокоил ее Юрка. — Стол — это ж не пулемет. — И даже улыбнулся такому убедительному доводу.
Не забыли про тетку Пелагею и деда Мирона — им тоже помогли снести домашний скарб в укромное место, на задворки. Все перетаскали. И только старинную икону — благообразного Николая Угодника — баба Хивря повелела «не замать». Она все еще надеялась и внушала другим, что добрый святой оборонит очаг от порухи, а семью — от всякой напасти: сама, никому не доверяя, взяла из красного угла икону, повитую вышитым полотняным рушником, и, с молитвой, выставила на подоконник — ликом к солнцу, во двор.
— Ну, угодник божий… сбереги хату от огня-полымя. Отведи от нас пулю та бомбу ворожью, — попросила баба, отвесив три поклона. — Не покинь и ты нас, господи. Помоги праведным нашим освободителям, укажи им верную та бескровную путь-дорогу… Аминь.
Из-за дальних бугров, из тревожной степи тяжело выползла еще одна колонна, растянулась на полсела. Была она особенно истрепанной и мрачной. Чадом наносило от нее, — словно это к спинам оккупантов, к автоматам и сапогам, к машинам с пятнистыми боками и орудиям прилип, намертво прикипел, неотступно преследуя вояк, стойкий, отдающий тленом смрад предыдущих дней войны и недавнего, только что отгремевшего боя, в котором немцев подавили, отбросили, вынудили снова повернуть вспять и спешно уносить ноги.
— Передовая отходит, — определил Володя. — Дают им наши прикурить. Вовсю улепетывает немчура.
Дойдя до середины села, колонна изогнулась на дорожной кривулине, пересекла дол и речку, достигла правобережной улицы, там тоже подняла, взбуровила пыль и вновь изломилась — теперь уже в другую сторону, к степи, в направлении Раздольного; голова ее добралась до седловины между двумя невысокими холмами, за которыми пролегла сухая балка, а хвост колонны еще тащился вдоль палисадников, принакрытых высокими, серебристого смушка, папахами осокорей. И тут над крайней от речки хатой взвился белесый, поначалу совсем невинный, будто из хозяйской трубы, дымок. Но таким он был всего несколько мгновений. Дым быстро загустел, взбросился растрепанной гривой, сдурело пошел дыбом, заклубился, снизу его подбило чернотой, и сквозь нее ударило, рванулось к небу пламя.