— Ну? — От изумления мужик даже руки оторвал от баранки. — Не заливай.
— Жили. Почти всю оккупацию.
— Ну даешь! Тогда ж я тебя должен помнить. Я же знал всю пацанву в селе. Вы где жили?
— Да тут, в середине села. Рядом с теткой Пелагеей.
— Прррр! — будто коня, осадил мужик своего «горбунка», сбросив газ. — Так ты — сын тетки Людмилы… Степной?
— Так точно.
— Юрка?
— Он и есть.
— Ну даешь, чесать тебе гриву! Чего ж ты молчишь? Чего сразу не сказал? Здоров, Юрка! Дай пять… А ты меня хиба не помнишь? Не узнал?
— Теперь вроде узнал… а вот как звать — не вспомню.
— Та знаешь ты меня, как облупленного. И жжинку мою знаешь.
И Юрка вспомнил. Только услыхал «жжинку» — сразу вспомнил. Из всех устиновских парней лишь один так, по-особому выговаривал это слово — слегка нажимая на первую букву, чуть врастяжку и как бы на доброй усмешке: «А ну, жжинка, заспивуй».
— Трифон! — вырвалось у Юрки. — Супрунюк! Наконец-то узнал. Вот так встреча. Никогда не думал, что увижу вас первым из всех устиновских. Да еще где? В степи, на дороге.
— Не «вас», а «тебя». Чего это ты меня на «вы», как пана какого-нибудь?.. Ну от, личности, можно сказать, установили. — Удовлетворенный, Трифон разгладил усы. — Да-а, встреча так встреча. Нарошно не придумаешь. Прям — как в кино. Подивуется зараз моя Нюрка, ну и подивуется.
— Так ты все-таки на Нюре и женился?
— А то ж на ком. Помнишь — все песни запевали? Под скирдой, за колхозной конюшней. Помнишь? Ну от… В сорок четвертом женился, весной. Я ж отвоевался быстро. Призвали меня тогда сразу, в сентябре сорок третьего, разом со всеми мужиками, которые оставалися в оккупации. Тоже, наверно, помнишь… А через три месяца, как раз под Новый год, попал в госпиталь. Подцелил меня немец. Из пулемета перебил обы́две ноги. Ниже колен все кости, гад, истрощил. Хотели отрезать. Не дал. Кому, говорю докторам, нужный буду — без ног? Не жизнь, а наказание. Лучше сразу — дух вон. Чтоб и самому не мучиться, и других не мордовать… Нашелся один хирург — рискнул. Хватило у него терпения — склал, слепил мои косточки. «Ты ж, — говорит, — у нас такой крепкий хлопец, добрый казак. Должно срастись». И срослося, — улыбнулся Трифон. — Загоилось[6], как на собаке. Видишь? — приподнял одну, другую ногу, топнул по днищу коляски каблуками ботинок. — На своих — это тебе не на протезах. Какие ни есть — а свои, живые. Ходят! Не дуже быстро, палочкой им помогаю, та все ж ходят, спасибо тому хирургу… Сперва имел вторую группу, потом дали третью. Собес помог получить этот могутний «танк». Уже и привык я к ему. Вместе крутимся. На ем и работаю. Почтарем. Кажный день забираю из района, чего там наприсылают нашим устиновцам. Сам и по хатам развожу. Сбегать в район стараюся с утра, по холодку.