Итак, центр поселка являл собой перекресток с колонкой и телефонной будкой. Тут же находился двухэтажный дом архитектора Гофмана – строителя здешних дач, выдержанный во вкусе северного модерна. Напротив – дом семейства Гражец. Состав семейства был не совсем ясен. Замкнутость, такая частая в то время, надежно скрывала все, что там происходило. Лишь один его обитатель, Феликс, высокий, молодой латыш, регулярно появлялся с ведром у колонки, холодно и вежливо здоровался и погружался в созерцание своих ног…
Через несколько дач жила старушка Цявловская, родственница известной пушкинистки Татьяны Григорьевны Цявловской. Рядом с ней – семья инженера Златолинского с полупарализованным сыном по имени Орест. Мы же делили кров с семейством Недзвецких, вернее, с малой частью, оставшейся от него: двадцатитрехлетней вдовой Марусей – Марией Ивановной и ее совсем еще маленьким сыном – Витей.
Мужчин в поселке почти не было. Кто-то не вернулся с войны, кто-то был арестован…
У нас же в те годы иногда, тайно, гостил близкий друг моих родителей, человек очень примечательный.
Еще до революции он стал летчиком-испытателем. Летал вместе с Нестеровым. В советское время, до тридцать седьмого года, был каким-то крупным авиационным офицером, учил Громова и Чкалова. В тридцать седьмом – арест, тюрьма, лагерь. Через десять лет, уже стариком, он оказался в Чистополе, на поселении без права выезда. Изредка ему все же удавалось тайно приехать в Москву, повидать семью. Останавливался он в нашем доме, что было крайне опасно и для него, и для нас…
С его приездами все замирало. Мне строго запрещалось приводить в эти дни товарищей не только домой, но и во двор. Окна занавешивали, а если кто-то все-таки случайно приходил, то его дальше порога не пропускали, и мама вела разговор прямо на крыльце. А в это время наш тайный гость был уже на чердаке или в подвале и там исчезал совершенно, имея опыт долго преследуемого человека.
В один из таких дней, поздним летом или ранней осенью, я бежал домой после какой-то уличной игры. И вдруг на песчаной дорожке от калитки к дому увидел чужие следы. Это были узорчатые отпечатки подошв дорогих заграничных ботинок. Я обмер. Тихо и осторожно дошел я до угла дома и выглянул. Мама, стоя на ступеньках крыльца, улыбаясь, разговаривала с высоким, довольно молодым человеком. Он был явно не нашей среды. Какой-то другой. Рыжие короткие волосы над куполом лба, прямой небольшой нос и чуть выдвинутый подбородок. Его лицо и руки, покрытые красным загаром, красивая голубая рубашка с нагрудными карманами и бежевые брюки – все говорило о человеке издалека. Мой страх стал уступать место любопытству. Я подошел. Слушая разговор, я разглядывал его лицо. У него была широкая добрая улыбка и загадочно-привлекательные серо-голубые глаза. Но опять-таки они были какие-то не наши. Потом, уже взрослым, я прочел о таких глазах у Томаса Манна: «Глаза цвета далеких гор…»