Он показался мне иностранцем, прекрасно говорящим по-русски. Едва уловимая мягкость в произношении шипящих, какое-то полу «ж», полу «з», еле ощутимый намек на нерусский акцент.
Он: – Анна Ивановна прислала со мной два билета в консерваторию. Вот. Если будете иметь время и желание…
Мама: — О, спасибо. А кто играет?
Он: – А, один пианист.
Мама: — Кто же?
Он: — Вы его вряд ли знаете.
Мама: — А вы кто? Как вас зовут?
Он: — Меня? Слава.
Мама держит билеты, и ей явно неловко. Он так обаятелен, так воспитан и вежлив, приехал специально затем, чтобы передать билеты, а в дом-то пригласить нельзя. Да, неудобно. Оба чуть-чуть смущены. Ну, до свидания…
Он шел к калитке, печатая обратные следы. Из-под брюк видны задники светло-коричневых ботинок. Один из них надорван по шву, как бывает, когда долго надевают обувь, не развязывая шнурков.
На другой день мы увидели нашего вчерашнего гостя. Он почти выбежал на эстраду Большого зала консерватории, развевая полы фрака, и, отвечая на горячий прием, очень низко поклонился налево, направо и прямо, как бы раскалывая рукоплещущий зал ровно пополам!
Помню общее впечатление. Прекрасную рыже-красную голову, и купол лба, и сургучное ухо над белым лаком стоячего воротника. Его профиль был совсем уже не вчерашний. Закрытые временами глаза и складка от крыла носа к углу рта. Он играл. У него не было темпов, у него были движение и дыхание музыки, широкие и естественные, как природа. Звук рояля богат, как оркестр. Нет! Это было больше и лучше, чем материальный оркестр. Это был оркестр, только на уровне самой мысли! Естественно, что понял я это намного позже. Тогда же я это только ощутил.
Он стал бывать у нас иногда. И эти приходы, и эти концерты были для меня и праздником, и серьезнейшим содержанием моей еще полудетской жизни. Он говорил мне «Вы» и относился ко мне не как к сыну своих друзей, а как к своему собственному, очень молодому другу, и это наполняло меня гордостью и восторгом.
Так в эту осень вошел в мою жизнь Святослав Теофилович Рихтер. Я много рисовал его профиль на клочках бумаги, стараясь никому не показывать моих рисунков. Купол лба, короткий прямой нос и эта горькая складка от крыла носа к углу рта, которую я так хочу уловить теперь сквозь свое отражение и не могу.
Темно… Такая рань, а уже темно!
Зима, что делать нам в деревне…
А. С. Пушкин
Такая рань, а уже темно. На дворе давно холода. В доме от сырых дров пахнет лесным костром, а тепла все-таки нет. Очень редко, по вечерам, давали электричество, но в основном пользовались «коптилками» – маленькими склянками с фитилем. Эта чадящая лампадка света почти не давала, и если что-то терялось, то до утра. Руки мерзли на холодной клеенке. У печки немного теплее. Тень от маминых плеч и головы – на стене и потолке. Против слабого света ее волосы золотятся и обрисовывают светящимся контуром темную голову. В углах плоско и черно.