В начале жизни школу помню я.
Там нас, детей беспечных, было много.
А. С. Пушкин
Что ж, все хотят жить по-новому. И правильно. Рихтеру присудили Сталинскую премию, и они с Ниной Львовной переехали теперь в самый центр, в дом Союза композиторов, в большую квартиру, где даже с двумя роялями кажется просторно. Но стены из такого звукопроницаемого материала, что заниматься трудно, мешает музыка соседей, ведь в этом доме все музыканты.
По-новому решил жить и я. Прежде всего нужно было бросить школу. Будучи в восьмом классе, понял: больше не могу. Все! Ненавижу!
Разговаривать дома об этом не хотелось, и утром я уходил с портфелем болтаться по улицам. Какое это было время! Как играла фантазия, как сладка была эта одинокая уличная свобода!
Влиять на меня было некому. Брат уже жил своей семьей. Все выяснилось через полгода. Дома началось смятение, но поправить положение уже было нельзя.
В это время в художественном институте, в виде исключения, принимали и без законченного школьного образования. Конечно, такое бывало очень редко. Счастливчики занимались вечерами на специальных курсах и, уже студентами, кончали десятилетку.
Первый серьезный экзамен – рисунок. Конкурс – десять человек на место.
Рисовали два дня по шесть часов. В зале, уставленном мольбертами, тихо и напряженно. Дежурный педагог строго следил за ходом экзамена. В конце второго дня в зал вошел худой высокий старик со старомодной тростью и медалью лауреата Сталинской премии. Он быстро осмотрел рисунки, вынул какой-то затертый листок, сделал пометки и ушел. Дальше меня ждала катастрофа – шестнадцать ошибок в диктанте! Сдавать остальное было бессмысленно, и я махнул рукой на образование.
Через две недели захожу в институт за документами и вижу свою фамилию в списках принятых. Уверенный, что это ошибка, иду в ректорат, где мне объясняют, что мой рисунок понравился профессору Егорову и он берет меня в свой класс.
Это было счастье, упавшее прямо с неба. Теперь не будет армии, я остаюсь в Москве, с мамой. Я – студент…
Профессора Егорова звали Владимир Евгеньевич. Он был народный художник, лауреат и абсолютный авторитет в институте. Это был известный сценограф еще со времен Серебряного века, еще с Русских театральных сезонов в Париже, где с огромным успехом шли его спектакли. Некоторые егоровские постановки дожили до наших дней. Школьником я видел его «Синюю птицу», поставленную чуть ли не в 1911 году в дивных декорациях – гравюрах. А о его работе с Эйзенштейном и Прокофьевым в советское время поговаривали вполголоса. Ведь официальный взгляд усматривал здесь формализм. И хотя Егорова иногда и поощряли, но не за это.