— Понимаешь, встал утром и захотелось домой. Бросил все и примчался…
Нет, конечно же, нет… Как она могла подумать, что он стал другим?
А ой, пробежав по пуговицам кителя с такой же быстротой, как баянист по пуговкам басов, распахнув полы, сел на кровать.
— Я так соскучился, старуха! Никогда и никуда больше не пущу тебя. Ну, ты ни в чем не раскаялась?
— Уйди, я оденусь.
— Боже, я совсем чужим стал для тебя! Слушай, может, ты пойдешь со мной в рейс? У нас заболел врач, и я еще не подобрал другого. Не подбирал, ждал тебя.
— О чем ты? А дети? Ну, уйди, дай одеться…
— Ладно, ухожу. Дети? Вызови свою маму. Вредная старуха, фыркнула мне в лицо и смоталась. Все вы, казачки, взбалмошные!
Нет, он все такой же. Как будто не было той ссоры перед отъездам, не было объяснений, не было этих дней разлуки, которые давали возможность подумать, но он ни о чем не подумал. И она по-прежнему только игрушка в его руках, утеха. Но он любит! Как же это может быть: любя человека, в то же время давить, мять его, сминать?
— Ты не отвыкла от меня? — спросил он из-за двери.
— Нет, — ответила она, думая о своем, — я от тебя не отвыкла. Поначалу я ждала писем…
— Иди ко мне, иди… Письма? Я не люблю их писать, знаешь, а радио у тебя не было. Ну, иди!
— Ладно, сейчас, — ответила она, снимая с вешалки свое красное платье и оглядывая его, как бы вспоминая все, что было с ним связано. Платье с тех пор отвиселось, хотя она его и не гладила. Она взяла легкий, как пушинка, фибровый чемодан, уложила в него красное платье, потом взяла серое, надела. Скомкав, бросила в чемодан рубашку с кружевами и еще что было необходимо. Замок громко щелкнул, она вздрогнула.
— Ну, что ты копаешься там? — услышала она его нетерпеливый голос и услышала за спиной скрип двери — он, должно быть, вошел.
— Ты не знаешь, где зонтик?
— Зонтик? Какой зонтик? — Он увидел ее готовую не к встрече, а одетую, с чемоданом у ног, но еще ни о чем не догадался, все же сказал: — Ты с ума сошла!
— Помнишь, зонтик, что ты спас тогда на корабле? Он мне нужен.
Он понял все и подавленный присел на кровать. Был он в одних трусиках, серебристых, из заграницы, и его вид так не вязался с тем, что тут происходило.
— Ты нашла другого? — спросил он, чувствуя неловкость и прикрывая грудь ладонями.
— Не опошляй. Я нашла себя.
— Любишь ты говорить туманно!
— Не будем пререкаться. Когда ты уходишь в рейс?
— Через неделю. Значит, ты не пойдешь со мной?
Она не ответила. Было странно, что он мог еще спрашивать ее об этом.
Ей повезло: в гостинице дежурила как раз та женщина, у которой она одалживала зонтик в дождливый, но радостный день. Как давно это было? И рухнуло все сразу, будто вовсе и не было.