— Мозги надо мять как кожи, иначе засохнут, — сказал Иван. — А то заплывут жиром.
— На себе испытал?
— Вычитал у одного писателя, у Леонида Леонова.
— Ну, ну, — Эдгар помешкал: — Эх, если бы завтра не «штурм Кенигсберга»… — помолчал и, обнадеживаясь, попросил: — Позвонил бы ты, Егор, директору. Может, освободит нас от штурма.
— Позвоню, — пообещал Егор и остановил себя: — А как язык повернешь, Эдгар? Ведь завод-то твой, роднее дома тебе. Что скажу Роману? А Роман-то для себя это делает?
— Не для себя, что пустое пороть. Но все-таки авось проснется у него совесть. Совсем не дает работать. Это по-хозяйски?
Они шли вдвоем домой, старший и младший Канунниковы. Славка бежал впереди, неся в соломенной кепке ежонка, черный колючий комочек, недоверчивый ко всему миру. Егор крупно шагал за сыном, сложив руки за спину и чуть откинув голову назад и направо. Он так ходил, когда оставался самим собой, когда не требовалось чувствовать себя взведенным курком или нацеленной оптикой винтовки или вот этим ежонком, каждая иголка которого, как натянутый нерв разведчика, лишенного права оказаться застигнутым врасплох. Наедине со Славкой и с вечерним городом Егор мог себе позволить это. Непривычное состояние расслабленности поначалу настораживало, пугало. Так случалась с ним, когда его, армейского разведчика, только что вернувшегося из трудного поиска в тылу врага, отсылали с ребятами на отдых в тихую тыловую деревушку. Не находили себе покоя, по ночам вскакивали, судорожно хватаясь за оружие. И только привыкали и к тишине, и к деревушке, и к самим себе в новых условиях, приходил приказ вернуться на передовую.
Новое свое состояние Егор находил вполне естественным. Он уже привык к этому новому своему состоянию и не пугался ни странной расслабленности после трудового дня, когда что-то уже сделано, ни того, что его мучают вовсе не заводские заботы, а что-то такое, что и не назовешь. А может быть, он и не думал ни о чем, это было просто такое состояние, когда человек связан с миром, сразу весь, а не отдельными рецепторными связями. Так бывает, когда человек полон чем-то новым, может быть, еще и непонятым им самим.
Чем же был полон Егор? Об этом он и сам пока что не знал и не мог ответить на вопрос.
— Давай посидим, сын…
— Что, бок болит? — Славка оглянулся на отца с таким выражением в глазах, какое бывает у людей, связанных общей тайной.
— Нет, — Егор рассмеялся тронувшей его заботливости сына, сказал, присаживаясь на деревянный решетчатый диван на сквере: — Вот у тебя руки устали, это верно.