– Мы из рода джелаиров, – отвечал парень, сидевший поближе к Джэлмэ, – четыре года назад наш курень отделился от сородичей и стал кочевать своим малым улусом. Прошлой зимой, когда началась война с борджигинами, на нас напали киятские Бури Бухэ и Алтан. Они перебили наш караул, забрали единственный табун лошадей, а нас угнали к себе на Онон. С того времени живем при них, как подданные. В конце зимы я встретился с вашим нукером Джэлмэ, и он мне рассказал о вас. Я сговорился с друзьями, и мы выжидали, когда вы поднимете свое знамя. А теперь, когда услышали о вашей победе над меркитами, я рассказал обо всем нашим старейшинам, и они согласны вести наш курень под вашу руку.
«Целый курень, с семьями, а это уже немало!» – обрадованно подумал Тэмуджин, но, скрывая свои чувства, удерживая на лице спокойствие, спросил:
– Сколько же вас всего?
– Сто восемьдесят семь айлов, воинов триста двадцать восемь.
– А что, разве плохо вам жить у киятских нойонов? – расспрашивал их Тэмуджин. – Ведь жизнь везде одинакова.
– Нет уж, не везде, – покачал головой Мухали. – С этими жить тревожно, нет никакой надежды на будущее.
– Почему?
– Если позволите говорить прямо, скажу, что это негодные люди. Хорошие нойоны о будущем думают, а эти лишь нынешним днем живут. Кругом беда, а они все пьянствуют, народ их в голоде и нужде пребывает. А главное, своей головы не имеют, не думают о том, куда им вести людей, как улучшить жизнь, а только что смотрят в рот тайчиутскому Таргудаю, а тот, кажется, и вовсе сумасшедший. Люди ведь всё видят, понимают, вот и беспокоятся: с такими вождями будет беда. Не только мы, джелаиры, даже старые их родовые подданные боятся, как бы они не натворили чего-нибудь еще, не навлекли новой беды…
Умная и прямая речь парня понравилась Тэмуджину. Набираясь любопытства, он спросил:
– А что, все ваши пойдут ко мне, никто не воспротивится?
– Все, – твердо сказал Мухали, – мы ведь не по своей воле пошли к этим нойонам, они силой угнали нас. А о вас слухи идут, что законы ваши справедливы, что можете защитить народ от дурных людей… – Помолчав, он неуверенно сказал: – Вот только одно может нам помешать…
– Что? – спросил Тэмуджин.
– Ведь эти нойоны не захотят отпускать нас. Как начнем собираться, они увидят… и тогда все может быть.
Тэмуджин задумался, взвешивая его слова: «Все верно, дядья мои всполошатся не хуже собак, у которых отняли кость. Когда узнают, что они собрались ко мне, то и на меня ополчатся. Сами не полезут, но побегут жаловаться к Таргудаю. А тот от глупости или от пьянства может и встрять в это дело, поднимет и другие борджигинские роды, страху напустит на них: вот, мол, сын Есугея на родных дядей посягнул, скоро и до нас доберется. Натравит на меня всех, сделает врагом, чтобы не возвращать мне долг. Хотя Тогорил-хан весной ему пригрозил, привел его в чувство, но от жадности да на пьяную голову он и на это может пойти. Силы у него еще есть, да и, если что, есть куда и отступить – вниз по Онону, а там и к татарам можно уйти, а те ему обрадуются, ухватятся за него, чтобы усилить смуту среди монголов… Однако и мне теперь нет обратного пути. Если эти парни увидят, что я боюсь связываться с ними, то разочаруются во мне, а там и весь народ от меня отвернется. Скажут: боится настоящей драки, только болтает много. Выходит, остается мне одно: прямо сейчас выступить с войском на Таргудая, пока он ничего не знает, прижать его и потребовать возвращения долга. Главное – не дать ему оглядеться, застать врасплох. Тогда только он испугается, когда нож будет у горла, и уступит. Это и есть единственный способ… Вот, видно, и скрестились наконец наши пути, дядя Таргудай».