Александр Блок и Арон Штейнберг еще немного поговорили об общих знакомых, поспорили о политической ситуации в мире и обсудили последние слухи по поводу положения на фронтах — с какой-то лихорадочной поспешностью выкуривая при этом папиросу за папиросой. После чего поэт с благодарностью принял предложение интеллигентного Штейберга немного подремать, чтобы прийти в себя после ночи в приемной у следователя. Он вытянулся во весь свой немалый рост на их общей койке и почти сразу же провалился в глубокий сон.
…Проснулся Блок примерно через полтора часа и еще некоторое время, не открывая глаз, лежал на койке. Потом все-таки встал, оправился и, по возможности, привел себя в порядок.
— Александр Александрович, присоединяйтесь к нам! — позвал поэта Штейнберг.
Арон сидел за столом, накрытым вместо скатерти старым выпуском большевистской газеты «Северная Коммуна», в компании трех или четырех мужчин, не походивших ни на активных белогвардейцев, ни на представителей уголовного мира. Блок учтиво поблагодарил его, поздоровался за руку с остальными, достал очередную папиросу и подсел к столу, за которым действительно обосновались политические арестанты.
— Вы и вправду Александр Блок? Тот самый?
— Да.
— Не может быть! Не может быть… — сокрушенно покачал головою немолодой уже человек в матросской форме. Как оказалось, он несколько лет просидел в тюрьмах дореволюционных и успел уже, как видно, познакомиться с тюрьмами революционными:
— Впрочем, отчего же? Все может быть… — возразил он тотчас же сам себе, — только, знаете, это факт не только биографический, но и исторический!
Матрос не скрывал принадлежности к левым эсерам и сам, как выяснилось, был немного литератором — изучал историю революционного движения среди моряков на Черноморском флоте, и даже кое-какие результаты своих исследований успел напечатать.
— Но позвольте, однако, товарищ… — спросил рабочий средних лет, — Ведь это же вы, значит, сочинили поэму «Двенадцать»?
— Да, сочинил, — не стал отказываться Блок.
— А это вещь, значит, какая — революционная или контрреволюционная?
— Думаю, что революционная.
— Тогда как же революционная власть, значит, может товарища Блока сажать на Гороховую?
— А вы-то сами, товарищ, революционер или контрреволюционер? — вмешался Штейнберг, отвечая вместо Блока на вопрос вопросом.
— Ну, уж вы меня, значит, не обижайте, товарищ… и без того обидно.
— То-то! — сказал Арон Штейнберг и подмигнул окружающим.
Почти все за столом засмеялись.
Весть о том, что среди арестантов находится известный писатель Александр Блок, уже успела облететь камеру, и вокруг «политического» стола постепенно собралась целая куча народу. Не все они знали о нем раньше, хотя бы понаслышке, многие только слышали о нем, и уже совсем немногие читали его стихи, но взглянуть на поэта, как на диковинное животное или на редкую птицу, хотел почти каждый.