Моряк начал тем временем объяснять, почему он даже рад видеть Блока здесь:
— Писатели все должны видеть своими глазами. Кто сможет сказать, что пережил русскую революцию, если сам ни разу не побывал на допросе в Чека? Вот теперь вы и с этой стороны увидели дело.
— Но с этой стороны я никогда не хотел видеть революцию, — возразил Блок.
— Значит, вас интересует только парадная сторона?
— Нет, меня по-настоящему интересует не парад, — снова возразил Блок, — меня интересует настоящая правда происходящих событий… а здесь она разве есть, эта правда?
За разговорами пришел час обеда, и все разбрелись к своим койкам, составлять «пятерки». Дело в том, что обед арестованные получали не каждый в отдельности, а сразу на пять человек в одной большой деревянной миске. Так что, по ироничному замечанию все того же неунывающего Штейнберга, здесь приходилось отказываться от «буржуазных» привычек.
— А вы будете обедать, Арон? — спросил Блок. В поэте, только что узнавшем про такие порядки, привычная брезгливость боролась с сильным голодом.
— Да, я думаю, как и все.
— А знаете, Арон, было бы хорошо обедать с этими товарищами, — вздохнул печально Блок, — они все какие-то… чистые.
Это действительно было так. Среди пестрой массы арестованных, политические, особенно с дореволюционным стажем, отличались не только осмысленным выражением лиц, но и поразительной чистоплотностью. Будто угадав слова и мысли Блока, к ним подошел моряк-эсер:
— А вы все еще ни к кому не пристроились, товарищи? Хотите к нам?
— Если не возражаете — мы с удовольствием! — отозвался Блок, и они вместе заняли очередь.
Вскоре в общую миску на пятерых был налит суп, каждый получил по куску хлеба и по деревянной ложке, после чего все вернулись обратно к столу. У большинства арестованных, включая Штейнберга и Блока, были кое-какие собственные запасы, так что они выложили их для общего пользования.
Затем арестанты приступили к исполнению установившегося в камере обряда. Каждый по очереди опускал ложку в миску, на дне которой плавали кусочки конины, и, проглотив свою ложку супа, дожидался, пока очередь снова дойдет до него. Все, кто сидел теперь за «политическим» столом, оказались одинаково деликатны, и поэтому, когда миска опустела, вся конина оказалась в неприкосновенности на дне.
— Эх, вы… интеллигенция! — вздохнул рабочий.
Он тут же взял газетный лист, оторвал от него пять лоскутов бумаги, достал свой перочинный нож и стал накладывать каждому по равному числу кусочков мяса.
Блок раскраснелся от горячей похлебки; вся обеденная церемония, видимо, привела его в хорошее расположение духа, и, с трудом разжевывая жесткую конину, он начал шутить: