Не жаль мне дней, ни радостных, ни знойных,
Ни лета зрелого, ни молодой весны!
Они прошли — светло и беспокойно,
И вновь придут — они землей даны…
Закончив одно стихотворение, он тотчас же, без перерыва, принимался за другое:
Она ждала и билась в смертной муке…
— Как вы много знаете наизусть! — похвалил его Блок. — Пожалуй, больше моего.
Заметно было, что поэт уже изрядно утомлен всей этой бесконечной декламацией, поэтому он даже не стал скрывать радости и облегчения при появлении Штейнберга. Не сразу и не без труда, но вдвоем с Ароном им удалось остановить поток стихов, а затем и на время избавиться от почитателя таланта Блока, отослав его немного отдохнуть. Как оказалось, этот человек до революции служил учителем в гимназии, и неделю назад с двумя спутниками был задержан при попытке переправиться через финляндскую границу…
— Он милый, — прикрыл глаза Блок. — Какие они все милые!..
— Вы, значит, не скучали?
— Нет, знаете, моряк, по-моему, был в чем-то прав. Тут много очень интересного…
Воскресный день прошел довольно быстро. Вскоре после ужина обитатели камеры окончательно разбрелись по своим углам, и Александр Блок со Штейнбергом также улеглись на свою общую койку.
— Как вы думаете, Арон, что с нами будет? — неожиданно задал вопрос поэт.
— Я уверен, что вас очень скоро отпустят.
— Только меня?
— Ну, думаю, мне еще придется посидеть и, вероятно, переселиться на Шпалерную, — вздохнул Штейнберг и, в свою очередь, поинтересовался:
— А Горький знает о вашем аресте?
— Да, знает. И, наверное, сделал все, что в его силах. Но, очевидно, в данном случае и он ничем помочь не может. Уже прошли целые сутки…
Половина электрических ламп в общей камере была потушена. Все кругом спали или собирались заснуть, кое-где раздавались стоны — по словам Штейнберга, это кошмары напоминали забывшимся о страшной действительности.
Александр Блок лежал ближе к стенке и еще долгое время самым педантичным образом уничтожал одного за другим клопов, бесконечною чередою сползавших откуда-то сверху по свежевыбеленной стене…
— Товарищ Блок!
Человек во всем кожаном громко назвал фамилию арестанта и ждал отклика, но поэт спал так крепко, что не отзывался. Тогда Штейнберг указал чекисту на соседа по койке, и не без труда растолкал его:
— Александр Александрович, голубчик… просыпайтесь!
— Что такое? — не сразу вернулся в действительность поэт, протирая глаза.
— Вы товарищ Блок? К следователю!
Блок поднялся и в полном молчании начал натягивать гимнастерку.
— Собирайте вещи, — приказал чекист и добавил:
— На освобождение!