ГЛАВА 3
Кэл
Мой член напрягается под брюками, когда Елена облизывает свои пухлые губы, ее мягкие глаза прикованы к трупу перед нами. Я пытаюсь сосредоточиться и сфокусировать взгляд на чем-нибудь другом, но не могу перестать вспоминать, каково это было, когда они принимали меня, сосали, как будто от этого зависела ее жизнь.
-Ты вернулся, - шепчет она.
Она моргает снова и снова, как будто не может до конца поверить в то, что видит.
-Неужели он...
-Мертв? - спрашиваю я, нажимая кнопку записи на своем телефоне,
чтобы остановить видео. Засовывая его в карман пальто, и киваю, наконец отрываясь от ее рта, чтобы заметить невидящий взгляд Матео. - Вполне. Уверяю тебя.
Замолчав на несколько ударов сердца, вижу, как плавно поднимается и опускается ее грудь, которая напрягается под белым кружевным материалом платья. Она более прикрыта, чем я когда ее видел в последний раз, платье чуть больше, чем оболочка, которая облегает , как вторая кожа, но почему-то она никогда не выглядела более распутной.
Возможно, дело в контексте: она, в свадебном платье, стоит над мертвым телом своего жениха. И все же ее единственная настоящая реакция была на меня, как будто его смерть не имеет для нее никакого значения.
Наклоняясь, она прижимает два пальца к яремной вене Матео, и мои плечи напрягаются, мысль о ее ДНК где-то рядом с ним заставляет меня нервничать. Не потому, что меня волнует, замешана ли она — в любом случае, через несколько часов это не будет иметь значения, — а потому, что я просто не хочу, чтобы она прикасалась к нему.
Диадема, запутавшаяся в ее волосах, колышется при движении, а тушь размазывается под веками, отчего она выглядит угрюмой и побежденной, хотя я знаю, что она совсем не такая.
Я присматривал за ней после того, как ей исполнилось восемнадцать, выполняя долг перед ее отцом, прежде чем позволил моей развращенности овладеть собой, уступив, когда она попросила меня погубить ее.
Поэтому я знаю все, что нужно знать о женщине передо мной: ее любимые стихи — "Маска анархии" Шелли и "Моя последняя герцогиня" Браунинга, а также то, что она предпочитает на завтрак — тосты из цельной пшеницы с арахисовым маслом и свежими фруктами — и что она любит учиться.
Будь ее воля, она бы изучала литературу, а не только то, как ее преподавать.
Я знаю о маленьком гранате, вытатуированном у нее под грудью, и сам провел по этой линии кончиком языка. У нее даже вкус фрукта, взрывной и совершенно завораживающий; такая сочность, в которую хочется вонзить зубы.