— Свобода выражения своих мыслей! Мог ли я предполагать, что это может считаться преступлением у народа, который узаконил свободу мысли, слова и печати, который пользовался этими свободами даже при королях! Признаюсь, я рожден с откровенным характером и, как француз, не утратил этого свойства, почитая его первым долгом любого нормального гражданина…
— Но вы же сами отказались служить этому народу? — перебил его Тюрьо.
— Вот как, меня упрекают уже даже в моей отставке, — парировал и этот вопрос Моро. — Но подумайте сами, допустимо ли, чтобы заговорщик, каким меня здесь рисуют, уходил от высшей власти? Вы же прекрасно знаете, что тот же Брут, например, не уходил от Цезаря. Зачем? Ведь так ему было легче его убить.
После заседания, когда обвиняемых увозили в тюрьму, Кадудаль почтительно кивнул Моро:
— Генерал, еще один такой день, и я не удивлюсь, если вечером вы поедете спать не в Тампль, а в Тюильри, и Наполеон будет подносить вам шампанское.
— История рассудит нас, — ответил ему Моро.
— Нашли адвоката — историю! — горько усмехнулся Кадудаль. — Разве эта беззубая старуха способна быть справедливой?..
* * *
Начало шестого заседания, имевшего место в субботу, 2 июня, было отмечено инцидентом: дивизионный генерал Клод Лекурб, близкий друг Моро, воевавший вместе с ним и бывший его заместителем в Рейнской армии, ворвался в зал заседаний с маленьким ребенком на руках, поднял его над головой и закричал:
— Солдаты! Я обращаюсь к вам! Вот сын вашего генерала!
При этих словах все военные, которые находились в зале, повскакивали со своих мест. По свидетельствам очевидцев, если бы в этот момент слово взял Моро, всеобщий настрой был таков, что суд был бы тотчас разогнан, а генерал выпущен на свободу. Но Моро сохранял спокойствие и, казалось, не замечал того, что происходит.
Генерала Лекурба кое-как успокоили и выпроводили из зала заседаний (через три месяца он будет уволен из армии и выслан из Парижа под надзор полиции). Но после этого уважение к Моро достигло такой высоты, что, когда ему задавали вопросы и он вставал, все вооруженные жандармы, находившиеся в зале, вставали вместе с ним и продолжали стоять, пока он говорил.
После инцидента с Лекурбом в качестве свидетеля был допрошен английский капитан Райт. Он был одет в униформу офицера британского флота, а правая рука у него была на перевязи. Он был смертельно бледен, и секретарь суда, проявив сострадание, предложил ему стул. Райт поблагодарил его на ломаном англо-французском языке и сел.
Но из тюрьмы его доставили напрасно. Как оказалось, капитан не желал отвечать на вопросы. Он лишь сделал короткое заявление: