Смерть не страшит Мостовского. Испуган же он тем, что его сомнения, которые он старательно подавлял, отчасти созвучны доводам Лисса, настаивавшего: «Пропасти нет. Ее выдумали. Мы — форма единой сущности — партийного государства…»
В романе, как подчеркивает Свирский, все сказано ясно. Так, Мостовский понимает, что на него доводы Лисса не возымеют действия, только если будет пересмотрена прежняя система политических оценок.
Именно вся система, а не только отдельные ее элементы. Мостовский осознает, что надлежит признать достойными осуждения не только НКВД и даже сталинскую диктатуру, этого еще мало: «Надо осудить Ленина! Край пропасти!»
Далее Свирский отмечает, что возможны сомнения, «выражает ли Лисс взгляды самого Гроссмана? Справедлив ли автор, придумавший страшноватый для советского писателя прием: коричневым судить красное? Может быть, Гроссман остался вместе с Мостовским — на краю пропасти?».
Но, по Свирскому, полемика не имеет смысла. В романе все сказано ясно. Гроссман отрицает допустимость принесения человека в жертву идее. Такова и проблематика его послевоенной «пьесы „Если верить пифагорейцам“, в которой говорилось, что народ, любой народ — это квашня. В нем может подняться вверх то доброе, то злобное, отвратительное. На страх врагам. И — на руку пастырям…».
Подразумевалось, что в романе продолжен анализ проблемы, ранее поставленной. Далее же Свирский перешел к оценке историософских суждений автора дилогии: «А теперь существует также и последняя книга Василия Гроссмана „Все течет…“ („Посев“, 1970), не оставляющая никаких сомнений насчет того, как писатель относится к идеологическим пастырям, иначе говоря, остался он „на краю пропасти“ или нет».
По Свирскому, в повести ясно сказано о Ленине. И это развивает прежние историософские построения: «Василия Гроссмана, как видим, не страшили никакие пропасти, он пытался говорить о жажде свободы еще в сталинские годы, в первой части своей эпопеи („За правое дело“); он знал, что будет наказан за свой „глоток свободы“, как был наказан в „Жизни и судьбе“ любимый его герой — полковник Новиков, освободитель Сталинграда».
Да, можно считать, что Новиков — любимый герой. Он готов оплатить свой выбор жизнью. И Свирский отметил: «Пожалуй, именно его судьба бросает самый яркий и страшный отсвет на судьбу самого Гроссмана».
Тут Свирский не вполне точен. В романе судьба командира танкового корпуса остается неизвестной. Приказ Верховного Главнокомандующего выполнен в срок, однако начало прорыва задержано на восемь минут. Вернется ли полковник из Москвы, примет ли его доводы Сталин — читатель может лишь гадать. Гроссман оставил такие вопросы без ответа. Четко обозначен лишь новиковский выбор.