Техника полемики была националистической. Не откровенно, а, скажем так, прикровенно. Маркиша предупредили: тему русской государственности ему следует избегать, даже на Гроссмана ссылаться нельзя. Иначе — обвинения в сотрудничестве с КГБ и провоцировании антисемитизма.
На инвективы Маркиш ответил. 21 февраля 1986 года газета «Русская мысль» опубликовала его статью «Любил ли Россию Василий Гроссман»[162].
Обвинения Маркиш отверг безоговорочно. По его словам, решил ответить «Континенту» не ради того, чтобы защитить «самого себя и не ради полемики. Меня тревожит доброе имя „моего“ писателя: вместе с профессором Ефимом Эткиндом я готовил русское издание „Жизни и судьбы“, написал о Гроссмане книжку (она вышла и по-русски, и во французском переводе), с полдесятка статей. Так был ли все-таки ненавистником родной страны и родного народа подлинный автор размышлений, составивших 22-ю главу повести „Все течет…“?».
Маркиш защищал Гроссмана. Аргументировал ссылками на биографию писателя и контекст. «22-й главы». Подчеркивал, что ненависти к России там «нет, расизма — и того менее: тысячелетнее рабство объяснено не генами, не кровью, но историческими и геополитическими обстоятельствами, и особенно отмечено, что если бы на месте русских оказались французы или англичане, они узнали бы ту же судьбу».
Наконец, утверждал Маркиш, его оппоненты игнорируют литературную традицию. Причем неважно, умышленно ли: «Если гневные и горькие слова русского писателя о России считать доказательством русофобства, придется зачислить в русофобы, даже и не знаю какую часть русской литературы, — может, половину, а может, и больше, без различия времен, направлений и жанров».
Маркиш настаивал, что если пользоваться критериями его оппонентов, «русофобами» окажутся многие русские классики. Например, Салтыков-Щедрин, Бунин и т. д.
Особое внимание уделено теме «выбора России». Маркиш напомнил, что «не Гроссману принадлежит мысль о сродстве между большевизмом и русской душой, не им высказана она впервые. Теперь уже не только в эмиграции, но и в России достаточно многие знают, что самым громким и авторитетным проповедником этой идеи был Николай Бердяев; с ним соглашаются или спорят, но ярлыка русофоба ему не лепят».
В среде эмиграции авторитет Н. А. Бердяева тогда — бесспорен. Подразумевалось же, что азартные националисты лишь постольку не инкриминируют «русофобию» знаменитому философу, поскольку он — не еврей. Стало быть, волне очевиден антисемитский подтекст споров о том, чьи историософские концепции уместны.