— А если принимать в счет жителей? — уточнил я.
— Это самоубийство, — по-английски сказал Удалой, не отрываясь от прицела. — Они опять расплачиваются патронами.
Удалой, зараза такая, по гороскопу весы. Никогда не поймешь, где он стоит, что делает, и о чем говорит. Его сознание колеблется где-то между чашами. Вот он упомянул про самоубийство. К чему это было сказано?
— Я не пытаюсь принизать степень риска, — продолжал Дэвид. — Арабские наемники — серьезный противник. Но я видел вас в бою и выражаю свое восхищение.
Не люблю похвалу. Всегда воспринимаю ее как корыстную лесть. Даже если генерал после выполнения задания говорит мне: «Молодец, майор», я не знаю, куда спрятать глаза и руки от тягостного чувства. И Дэвид, полагая, что я кинусь целовать его в знак благодарности за столь высокую оценку наших достижений, сделал большую паузу.
— Не понимаю, чему ты восхищаешься, — сквозь зубы процедил я. — Мы вчетвером полчаса ползали под пулями и не могли одолеть двух дикарей.
Я отбил у него инициативу и оптимистичный тон. Пусть знает, что его просьба очень и очень дорого будет стоить.
— Тем не менее, вы одержали победу, освободили меня и сами остались невредимы… — Дэвид попытался вернуться на прежние позиции, но я его тотчас перебил:
— Лейтенант, я знаю, что все надо умножать как минимум на десять. Там, где по вашими словам три охранника, надо ожидать тридцать злобных, наполненных ненавистью к американцам дехкан. А нас всего четверо, не считая вас, раненного и морально раздавленного…
— Но… — попытался он возразить.
— К тому же у нас ограниченный запас патронов, гранат и средств первой медицинской помощи, отсутствуют бронежилеты и радиостанции. И мы просто умираем от голода и жажды. Вот она такая русская правда, лейтенант.
Дэвид загрустил.
— Мои товарищи… — прошептал он. — Они погибнут…
— Мы можем проводить тебя до шоссе, — предложил я.
— После того, как поедим и поспим, — вполголоса добавил Удалой.
Дэвид вообще потемнел лицом.
— А смысл? Их убьют. Здесь время играет все.
И тут он сделал то, чего я никак не ожидал от офицера американской армии. Дэвид вдруг схватил мою руку, прижался к ней лбом и быстро и горячо зашептал:
— Я тебя очень прошу! Командование отблагодарит вас! Мы заплатим вам. Семьи спасенных вами солдат будут всю жизнь молиться за вас. Вся надежда только на вас!
— Не о том ты говоришь, лейтенант! — сказал я, вырывая свою ладонь из цепкой хватки Дэвида. — Ты не столько за своих товарищей беспокоишься, сколько за себя. Боишься, что тебя будут судить за трусость. Боишься полных упрека глаз родственников солдат.