Хвалу кто в чисту жертву мне
Приносит в искреннем огне;
Тот самым тем меня прославит:
Кто на един прямый сей путь
Свою по всяк день ногу ставит;
В того не премину вдохнуть,
И объявить ему нелесно,
Спасение мое небесно.
(Trediakovskij 1989, 130–131)
Согласно синопсису Тредиаковского, в этом псалме осуждается «лицемерие в Израилтянах, уповавших на жертвы и обряды, а не радевших исполнять должности самые существенные Закона» (Ibid., 128). Тредиаковский, в свое время сочинявший «псальмы» под личным покровительством Феофана, не мог не соотносить этих назиданий с его политической этикой. Процитируем еще раз критику лицемерия в «Слове в день святаго благовернаго Александра Невскаго» Феофана:
<…> коликое неистовство тех, котории мнятся угождати богу, когда оставя дело свое, иное, чего не должни, делают. Судия, на пример, когда суда его ждут обидимии, он в церкви на пении. <…> О аще кая ина есть, яко сия молитва в грех! (Прокопович 1961, 97–98)
Контраст между истинной праведностью и мнимым благочестием, который Лютер и русские перелагатели обнаруживали в Псалтыри, был краеугольным элементом разрабатывавшейся Петром и Феофаном политико-теологической дисциплины. В основе ее, как показал Э. Зицер, лежало богословское учение о спасении верой, а не делами, под которыми понимался церковный обряд. Вера, в свою очередь, оборачивалась синонимом ревностной светской службы, которая «ставится в один ряд с христианскими добродетелями и укореняется в „сердце человеческом“» (Зицер 2008, 151–157).
Это отождествление разворачивалось в переложениях псалмов, находивших и воспитывавших своего читателя на границе религиозной и политической сферы. Наставления Псалтыри воспринимались во взаимной проекции с формулировками других ветхозаветных и новозаветных книг и их официальными дидактическими толкованиями. Так, Державин именует «нравоучением» 1‐й псалом, переложенный к началу 1750‐х гг. Ломоносовым и Тредиаковским. Начальная формула этого псалма «Блажен муж иже не иде на совет нечестивых» прямо перекликалась с евангельскими «блаженствами», составлявшими тему книги Феофана «Христовы о блаженствах проповеди толкование». Трактат Феофана, в свою очередь, опирался на составленное Петром I изъяснение Моисеевых заповедей (Чистович 1868, 127–128). Феофан и сам толковал заповеди в одобренном Петром и многократно переиздававшемся букваре «Первое учение отроком», где пояснялось, что «благая дела имеют корень во всех заповедех Божиих» (ПУО, 6–6 об.).
Сближение Псалтыри с заповедями, ветхозаветными и евангельскими, соответствовало одной из конкурировавших речевых установок, определявших жанровую поэтику парафраз: помимо молитвенной аффектации, они могли тяготеть к безличному дидактизму нравственных предписаний (см.: Quitslund 2008, 29). Среди ломоносовских переложений этот жанровый извод был представлен включенной в «Риторику» парафразой псалма 14: