В структуре власти, выстраиваемой при помощи тропов и эстетической манипуляции аффектами, ода занимает узловое место как жанр, осуществляющий и рефлектирующий совпадение политической и поэтической деятельности. Ключевую роль тут играет понятие «воображения», взятое Уортманом из мемуаров фрейлины А. Ф. Тютчевой. Вслед за традицией, идущей от Гоббса к консервативному монархизму Жозефа де Местра (см.: Филиппов 2015, 356), Тютчева видит основу монархии в ее способности принимать «сверхъестественный характер» и тем самым «действовать на воображение» (Уортман 2002, 17). Воображение, однако, не сводится к пассивной готовности подданных быть обманутыми. Это понятие принадлежит риторической теории, разрабатывавшей механику производства и усвоения коллективных представлений и сопутствующих им аффектов. Со времен гуманистов и Гоббса риторика (а вместе с ней и поэзия) понималась как инструментарий построения и осмысления политической общности (см.: Skinner 1996; Evrigenis 2014). Так ее видел и Ломоносов, посвящавший свой учебник красноречия наследнику престола в следующих выражениях:
Собраться рассеянным народам в общежития, созидать грады, строить храмы и корабли, ополчаться против неприятеля и другие нужные, союзных сил требующие дела производить как бы возможно было, если бы они способа не имели сообщать свои мысли друг другу? (Ломоносов, VII, 91)
В этой перспективе рассматривалось и учение о воображении. В ломоносовской «Риторике» оно появляется в связи с фигурой «изображения»:
Изображение есть явственное и живое представление действия с обстоятельствами, которыми оное в уме, как самое действие, воображается, например:
<…> Так флот российский в Понт дерзает,
Так роет он поверх валов;
Надменна бездна уступает,
Стеня от тягости судов.
Вослед за скорыми кормами
Бежит кипяща пена рвами;
Весельный шум, гребущих крик
Наносит готам страх велик.
(Ломоносов, VII, 282–283)
Приводя здесь строфу из собственной «Оды на прибытие… Елисаветы Петровны из Москвы в Санктпетербург 1742 года по коронации», Ломоносов обнаруживает стоящее за одическим стилем переплетение риторической техники и политической семантики. Самим актом риторико-поэтического изображения победы русского флота переносятся в сферу воображения читателей. Эфемерное политическое событие перерабатывается в аллегорическую сцену власти: военный триумф оборачивается символическим основанием прославляемого суверенного порядка. Возобновляя образ «флота российского», служившего с петровских времен эмблемой вновь обретенного имперского могущества, строфа Ломоносова и риторический комментарий к ней делают поэтический троп формой политического знания.