В ранних годах славы Шувалова, при императрице Елисавете <…> лучшее место занимает Ломоносов. <…> Того же времени соперником Ломоносова был Сумароков. От споров и критики о языке они доходили до преимуществ с одной стороны лирического и эпического, с другой драматического рода, а собственно каждый своего, и такие распри опирались иногда на приносимые книги с текстами. Первое, в языке, произвело его задачу обоим, перевод оды Жан Батиста Руссо на счастие; по второму Ломоносов решился написать две трагедии. В спорах же чем более Сумароков злился, тем более Ломоносов язвил его; и если оба не совсем были трезвы, то оканчивали ссору бранью, так что он высылал или обоих, или чаще Сумарокова. Если же Ломоносов занесется в своих жалобах, говорил он, то я посылаю за Сумароковым, а с тем, ожидая, заведу речь об нем. <…> Но иногда мне удавалось примирять их, и тогда оба были очень приятны (Билярский 1865, 038–039).
Традиционная точка зрения, согласно которой Шувалов сводил двух соперников «потехи ради» (Анисимов 1985, 100; Анисимов 1987, 79), несколько упрощает дело. Покровительство Шувалова – в частности, приглашения на его обеды во дворце – обеспечивало Ломоносову и Сумарокову относительно высокий социальный престиж и причастность к пространству двора. Законами этого пространства определялись требования, предъявлявшиеся клиентам фаворита: их поведение должно было соответствовать «обычаям высшего общества» (Миних 1997, 313), которыми гордился русский двор и профранцузское аристократическое окружение Шувалова. Кодекс придворной учтивости предписывал мирное обсуждение разногласий. Так, в книге «Истинная политика знатных и благородных особ», в 1730–1740‐х гг. дважды изданной по-русски в переводе Тредиаковского, содержалось предписание «Удаляться от споров»:
Причина всех споров долженствует быть познание правды <…> Но споримая правда или бывает не весьма нужна, или противна склонностям тех, с какими людьми кто разговаривает <…> Буде сия правда есть не весьма нужна; то начто толь спороваться? Для какия пользы в толикой жар приходить, чтоб ея вложить в их разум? Не лучше ли иметь к ним разумное снисходительство, нежели не угодну быть оным чрез сопротивление, которое никакия не может учинить пользы? <…> тихость и учтивство весьма к тому нужны, спор и жар в распре может все испорить <…> Надобно <…> утверждать без пристрастия и с умеренностию Правду противнаго своего мнения. Так то чинят знающие жить в свете, и таким то способом ученые споры бывают полезны и приятны (ИП 1745, 103–105).